Амирам возвращался с кладбища. Год прошел с тех пор, как умерла его жена, но Амирам никак не мог к этому привыкнуть.
Доцент Карасик спорил с доцентом Ершовером. Широким ленинским жестом он указывал на готическую церковь за окном и провозглашал, что историческая миссия евреев в этом европейском уголке советской империи — наводить мосты между советским варварством и общечеловеческой культурой.
— Есть будешь, компаньеро? — маленький боец с копной волос протянул Пете пластиковую тарелку с «гальо пинто» — вареным рисом, перемешанным с черной фасолью, и парой жареных бананов.
По понедельникам было три пары: на первую попадали только отъявленные отличники, а две другие Катерина честно посетила. Больше делать в университете было нечего, но возвращаться домой не хотелось.
Шел четвертый день круиза. Погода радовала. Корму верхней палубы за рубкой облюбовали картежники. За большим столиком разухабисто играли в покер: с гоготом, сальными шутками, швырянием денег. Порывы ветра разметали купюры по палубе.
Поддавшись на уговоры соседа, кривого Савелича, любителя выпить и потолковать по душам, Гаврила решился-таки свести свою старую, никчемную корову на бойню.
Это легенду поведал мне старец в одном высокогорном селе Алании, где орлы парят над облаками под самыми небесами.
С Тимофеем Кузьмичом Промокашкиным мы познакомились на писательских дачах. Это был высокий, но сутулый сухощавый старик под девяносто, с орлиным носом и колючими глазами, сверлившими окружающих из-под кустистых бровей.
Зима была трудной. Закрывались цеха заводов, отделы НИИ. Еще вчера было в ходу всесильное слово «мы»: мы сделали, нам дали, нас послали. Сегодня его потеснило прежде скромное «Я».
Мы стояли на брусчатке города Гамбурга. Муж изучал карту, а я рассматривала здания на противоположной стороне улицы.