С Тимофеем Кузьмичом Промокашкиным мы познакомились на писательских дачах. Это был высокий, но сутулый сухощавый старик под девяносто, с орлиным носом и колючими глазами, сверлившими окружающих из-под кустистых бровей.

Менелай, опомнись! Пускай беглецы друг друга
Лобзают и гладят без устали — пусть!
Зазубрит бабская плоть наизусть
Ласки не только признанного супруга.

Зима была трудной. Закрывались цеха заводов, отделы НИИ. Еще вчера было в ходу всесильное слово «мы»: мы сделали, нам дали, нас послали. Сегодня его потеснило прежде скромное «Я».

Мы стояли на брусчатке города Гамбурга. Муж изучал карту, а я рассматривала здания на противоположной стороне улицы.

На фоне заката, на лоне природы
мы жили, казалось, у края земли,
когда по фарватеру шли пароходы
и сонные воды, как время, текли.

Начался новый учебный год. В октябре ударили морозы, но батареи во всем городе N едва теплились: топили по минимуму, лишь бы вода в трубах не замерзла.

Я знаю, память — временное решето.
Она не памятник, не крестик на ладони,
Не каменный колодец, что бездонен,
Не просто то, что пребывало до.

Он любил свой день рождения. Любил всегда. Даже спустя много лет, отметив много дат, часть из которых уже истерлась из памяти, старался сделать этот день каким-то особенным.

Каждый из нас одинок на своем пути в поисках лучшей доли или заветной мечты.