Тени и отражения

                                          * * *

Может быть, это стена меж тобой и мной.
Может быть, ты и стал от меня стеной.

Сколько тебя во мне, если нет вовне?
Чем становлюсь, когда ты уходишь вдруг?
Знаком пробела. Безрыбьем. Частицей «не».
Прочерком по середине окружья рук.

Сломанным отраженьем чьего-то сна.
Не разобрать, где зеркало, где — стена.

Сколько меня в тебе? Разве звук и цвет
не на двоих даны, разве слово — дань
разъединенью? На эшафот — билет?
Молви, молчи — все равно пережмет гортань.

Будто в стене полностью скрыт объем.
Не отразиться ни порознь, ни вдвоем.

Сколько тебя во мне? Разве свет и тень
разграничимы? Видимы на излет?
Пробуй, проверь, хоть бы слегка задень —
тенькает амальгамы застывший лед.

Замкнут объем, и звук на губах горчит.
Мечется эхо, само для себя звучит.

                                     * * *

Было тело, и судьба была.
Разве что души недоставало.
Пустота — о как она текла,
как звала, дразнила, завлекала!

Довелось заполнить через край —
вал надежд и перебор хотений.
Что ж теперь? Бестрепетно играй
в светопреставленье светотени.

Полной мерой черпая, прости
всех, кто вдруг окажется за гранью.
Доведется видеть на пути
отраженье своего дыханья.

                                       * * *

Отбросим тени!
Будем же честны:
они стремятся вытеснить из жизни
и нас двоих, и всех, кого мы любим,
и сколько лжи наносят за собой!

К освобожденью
обходным путем
тайком-тишком дойдем по склону маски,
там, в дельте от скулы до подбородка,
есть еле видный маленький разрыв.

Я ногтем подцеплю,
а ты тяни же,
сначала тихо, позже посмелее,
и надо же, я выясню внезапно:
еще одну отбрасываю тень.

Она моя.
Сидит ну как влитая.
Вот за нее, пожалуй, буду драться
и не отдам ее ни зазеркалью,
ни другу, ни ребенку, ни врагу.

Когда, внезапен,
как сквозная рана,
ты явишься, угрюмый ли, веселый,
от полноты или от недостатка, —
То на судьбу твою отброшу тень.

                                * * *

Дышат все — плохой, хороший,
все расслаблены во сне.
Тень свою отдаст стене
каждый, в мирозданье вброшен.

Выжить — теплится старанье
в тонких думах малыша.
И тяжелая душа
вяжет легкое дыханье.

Даже если призрак брезжит
справедливого суда,

ты найди
и знак подай,
где он нежен.

                                  * * *

Здравствуйте, Александр Сергеевич.
Не очень понимаю, как с вами себя вести.
В кино видела, как делают реверанс.
Вот.
Вы рассказывали, как жгли письмо.
Я в прошлом году — целую пачку.
А тот, кто писал мне,
через месяц умер.
Очень глупо, по недомыслию,
никто не виноват, кроме него самого.
Писал он мне тридцать лет назад.
С тех пор мы не видались.
Его теплая живая рука
держала листок и ручку.
Перед глазами
его каракули
и грамматические ошибки
(вы тоже, кстати, неразборчиво пишете,
но ошибки, говорите, любите).
А я сожгла и бумагу, и буквы,
и прикосновения руки.
Да, забыла:
тридцать лет назад мы расстались,
потому что он меня предал.
Не изменил —
бывают вещи похуже.
Нет-нет, рассказывать не стану.
Я сожгла свое унижение
и его обман.
Но когда он умер,
мне показалось: это я его немножечко убила,
сводя счеты с прошлым.
Понимаете меня?

                                * * *

                                                         In darkness let me die
                                                                Thomas Campion

Ты, в темноте разглядывая
тень,
едва ль сумеешь чем другим заняться —
так будешь поглощен,
так напряжен.

«Во мраке дай мне смерть», —
прошепчет тень,
и, зачерпнув рукой,
протянешь горсть —
но где? кому отдать?

Вот почему
я все еще,
невидимая,
невредима,
ведь нет меня почти —
ни взять, ни бросить.

                                   Июнь

Как много в мире нежности, и сколь
она в деревьях и в траве уместна.
Какой восторг — земли, стремящейся к руке,
месить податливое тесто.

И все вокруг дрожит, и дождик дрожжевой
первообразен, первобытен,
и стебля каждый шаг, и корня каждый вздох
неявен, скромен, скрытен.

И я люблю тебя, как этот воздух чист,
и зелена листва, и луг благоуханен,
и небо безмятежно ни о чем —
на верх души заталкиваю камень,

как мой товарищ юности, Сизиф:
то воздевал натруженные руки,
то напрягал кривые пальцы ног —
и поднял горе, врос в подножие разлуки,

в нутро забвенья, в сердце вечной тьмы,
туда, где боль надеждою согрета.
Раз ты во мне, то значит, вместе мы,
всегда втроем — и ты, и я, и лето.

                                        * * *

То ль возвысило, то ль исковеркало,
что бы ни было, только держись…
Это озеро? — Нет, это зеркало.
Умоляю тебя, отразись.

Где-то здесь начиналось, случайное,
буквы шли, друг о друга стуча.
Это счастье? Нет, это отчаянье.
Неслучайно похоже звучат.

Все, что прожито — ветры осенние
и банальная дань миражу.
Это смерть? Нет, но это прозрение.
Посиди. Я тебя отражу.__

Иллюстрация: Картина художника Ф. Васильева «Мокрый луг» (1872 год)

Поэт, кандидат филологических наук, член Союза писателей Москвы. Поэтические публикации с 2002 г., книга «Первый сборник», издана в Милане. В 2010 г. в издательстве «Русский импульс» вышла книга стихотворений «Растревоженный воздух». Поэтические публикации в журналах: «Арион», «Дружба народов», «Звезда», «Литературная учеба», «Нева», «Плавучий мост», «Сибирские огни», альманахе «Дерибасовская – Ришельевская» (Одесса), «Toronto Slavic Quarterly». Также критик, публицист, исследователь. Участник научных конференций, соавтор коллективных монографий и др.