Как я писал роман «Танкист или Белый тигр»

Насколько себя помню, всегда увлекался историей войн. Увлечению своему не изменил и в зрелости. Преподавая историю в нахимовском училище, с целью заинтересовать курсантов прошлым России, предложил им собирать модели образцов военной техники. Предложение получило неожиданное одобрение подопечных. Кто-то взялся за самолеты, кто-то за корабли, но большинство почему-то заинтересовалось танками времен Второй Мировой. Теперь после занятий вечерами начиналась активная «клейка» танков, в которой и ваш покорный слуга принимал непосредственное участие. Это вскоре стало моим настоящим хобби. Тем более, в 90-е годы в магазинах продавалось огромное количество моделей немецких и советских машин, в том числе «тигров» и «тридцатьчетверок» различных модификаций и стоило все это достаточно дешево, как говорится: «клей — не хочу». Одновременно с покупкой моделей я не скупился на книги по танкостроению и использованию танков в боевых условиях. Надо сказать, за несколько лет собрал обширную библиотеку. Так, постоянно читая и склеивая, вскоре довольно хорошо поднаторел в специфических знаниях, касающихся танков Великой Отечественной войны.

Однажды, собирая очередной «тигр», представил себе, как на Курской дуге из обуглившейся «тридцатьчетверки» достают чудом выжившего танкиста. Он начисто лишен памяти и забыл прошлое — но только имя чудовищного врага уже никогда не забудет. Этим врагом для него является проклятый «Белый тигр», неуловимый немецкий монстр, а вообще-то — порождение самого ада. Я увидел своего героя обожженным, страшным на вид человеком, которого все считают безумцем, но который научился разговаривать с танками и чувствовать их. Ему я противопоставил механическое чудовище, супер-робота, инфернальное зло. Вспомнился «Моби Дик». Там безумному капитану Ахаву противостоял чудо-юдо-кит. А моему безумному танкисту Ивану пусть противостоит не менее огромный и загадочный танк. И пусть, словно Ахав за китом, мой герой гоняется за тем танком по всем фронтам великой бойни.

Так зародился замысел, и мне самому он понравился.

Кое-какой литературный опыт за плечами подсказывал: все дело в символе. Удачный символ — девяносто девять процентов успеха. Есть еще одно условие, без которого нельзя писать книгу. Дело в том, что литература, какой бы сложной она ни была, всегда должна оперировать в категориальных парах-понятиях «добро-зло», «белое-черное». И здесь все оказалось в порядке. Есть сгоревший и восставший из мертвых герой-танкист, есть его антипод — тот самый пресловутый нацистский танк.

И символ, и категориальная пара были найдены. Теперь оставалось решать второстепенные, но не менее важные задачи. Захотелось создать именно сагу о войне, легенду (наподобие «легенде о Тиле» или о Моби Дике), и обильно насытить ее мистикой. А сага и миф в истории всегда переплетаются с действительностью. Вот почему я, «не дрогнув ни единым мускулом», решил «вклеить» Ваньку и «тигра» в реальные события Второй Мировой. Здесь пригодились и книги, и интернет. Исторические знания всегда тем хороши, что ими можно щедро насытить любое повествование, а уж что касается «Белого тигра» — тут сам Бог велел. В ход пошли воспоминания ветеранов, которые я приспосабливал к тексту, тактико-технические данные техники, нашей и немецкой, сведения о тактике и стратегии применения танковых масс и так далее, и тому подобное, благо все это было под рукой (исторической и мемуарной литературой сейчас наводнены прилавки всех книжных магазинов)… Что касается сверхъестественных способностей Ваньки и «танка» — конечно же, мои главные герои на протяжении всей книги неустанно демонстрировали все качества сказочных персонажей: были неуязвимы для пуль и снарядов, перелетали по воздуху, эпически сражались (с утра до ночи) и вообще совершали массу вещей, неподвластных простым смертным (позднее забавно было выслушивать слова негодования некоторых критиков о том, что «подобного быть не могло, что «автор все наврал» и прочее).

Таким образом, что касается источников, окружавших меня в огромном количестве — я не стеснялся компилировать, и брал, брал, брал, можно сказать, черпал горстями информацию, насыщая данными свое повествование о Безумном Ваньке и о его охоте. Вымысел я постоянно щедрым слоем «намазывал» на правду, постоянно сталкивая Ваньку и «тигра» с такими историческими персонажами, как Жуков, Катуков и Рыбалко, неустанно помещая героев в центры реальных сражений на реальных фронтах Великой Отечественной, отдавая себе полный отчет в том, что пишу легенду, а не исторический очерк — следовательно, имею право на неостановимую выдумку, как имел на нее право любимый мной Николай Лесков, когда писал «Левшу», или Андрей Платонов, первым подошедший к теме Великой Отечественной войны с точки зрения былины, легенды, мифа и попытавшийся создать именно былинного персонажа в своих военных рассказах (и, увы, многими тогда не понятый).

Кроме Ваньки и «тигра», я постарался создать еще несколько символов. Так, экипаж героя состоял у меня из духов войны. Заряжающий Бердыев — дух пьянства, без которого ни одна война в истории человечества не обходится. А наводчик Крюк — дух откровенного мародерства и насилия, тоже постоянных спутников любой катастрофы. Таким образом, и Ванька, и его экипаж, ко всему прочему, виделись мне еще и этакими всадниками Апокалипсиса.

Конец романа сделал открытым. Война завершилась, однако «тигр» остается. Ванька продолжает охоту, выходя уже за «исторические рамки» повествования и вслед за своим врагом перемещаясь в иные, мистические сферы вечного бытия (можно сказать, на небо), в котором до Второго пришествия будет идти непрекращающаяся битва Добра со Злом.

Лихорадочная работа с текстом продолжалась чуть более года. Не скрою — мне был крайне интересен опыт перенесения эпоса на события Великой Отечественной, опыт создания легенды о бессмертном танкисте и его не менее бессмертном (как, увы, и сама война) механическом противнике. В жертву этому замыслу и были принесены многочисленные исторические труды, которые я использовал для написания «Белого тигра», создав из них своеобразный микс, симбиоз из правды и вымысла.

Что получилось в итоге, конечно, судить не мне…

                                                       Звезда Эммануила Казакевича

Дата рождения будущего автора книги о разведчиках Эммануила Генриховича Казакевича (близкие звали его Эмой) — 11 февраля 1913 года. Его отец, Генрих Львович, учительствовал, затем, в годы Советской власти, стал редактором и журналистом. Мать, Евгения Борисовна, также была педагогом. В 1924 году семья Казакевичей переехала из Киева в Харьков, где отец получил должность редактора «толстого» литературного журнала «Красный мир» (на идиш — «Ди ройте вельт») и стал членом редколлегии ежедневной республиканской газеты с символичным названием «Звезда» («Дер штерн»).

Детство Эмы было счастливым: он рос в любящей, крепкой артистичной еврейской семье. Его сестра Галина впоследствии вспоминала:

«В Харькове наш дом всегда был полон известных и начинающих писателей и поэтов. У нас запросто бывали и останавливались, подолгу жили, приезжая из других городов, Квитко, Маркиш, Фефер, Фининберг, Гофштейн и многие другие. Как-то Перец Маркиш воскликнул, обращаясь к нашей маме: "Женя, скоро ваша кушетка заговорит стихами!" На этой кушетке спали приезжавшие поэты, в том числе и он... Все любили нашего отца Генриха Львовича.... Отец был добрый, общительный, вспыльчивый, увлекающийся, веселый. И очень артистичный. Хорошо пел, прекрасно читал вслух».

Молодой Казакевич, закончивший в 1927 году семилетнюю школу, писал на идиш стихи и рассказы, переводил на свой родной язык Гейне и Маяковского.

Восемнадцатилетним, вместе с отцом, получившим новую должность, он уезжает на Дальний Восток в Биробиджан (Еврейскую автономную область), где трудится на стройке, руководит созданием еврейского колхоза, а затем становится директором театра. В 1932-м году выходит его первая книга стихов на идише.

В декабре 1935 года умирает старший Казакевич. Вскоре скончалась и мать Эммануила. В 1937 году молодой поэт отправляется в Москву, навестить сестру. В столице его застает весть о начавшихся в Биробиджане репрессиях. Был не только посмертно объявлен врагом народа отец, но и самого Эму обвинили в шпионаже — более того, распространились слухи, что его арестовали при переходе маньчжурской границы...

Казакевич счел за благо скрыться. Он то живет у родственников в белорусской деревне, то нелегально находится в Подмосковье. Лишь после того, как был арестован и предан суду Ежов, писатель рискнул появиться в Москве. Там Эммануил продолжает заниматься поэзией. В 1939 году вышла вторая книга стихов и поэм. Казакевич пробует писать и на русском — он задумал трагедию о Колумбе, которая так и не была завершена.

Он был близорук, имел «белый билет», но, когда разразилась война, уже в июле записался в московское ополчение. Попал в окружение, чудом вышел, чудом остался жив. После таких событий вполне уместным было бы прозябание в тылу на должности выпускающего редактора газеты запасной курсантской бригады во Владимире. Однако пылкий Казакевич рвется обратно на фронт. Когда ему было в этом категорично отказано (близорукость плюс незаменимость его как работника), он, рискуя попасть под трибунал, попросту сбежал. Сергей Гупало в очерке «Через тернии к "Звезде"» пишет:

«На фронт из Владимира Эммануил Казакевич решил выехать ночью, потому что покидал службу без разрешения непосредственного начальства, что, по существу, было дезертирством. Причину своего исчезновения (...) объяснил в письме своему редактору Измалкову. Объяснение передал через хозяйку, у которой жил на квартире. Однако та не дождалась утра и отнесла письмо редактору сразу — ночью. Измалков о самовольном отъезде Эммануила Казакевича сообщил СМЕРШу (отдел контрразведки). Беглецу помогли случайность и... писательское удостоверение, благодаря которому удалось взять билет на поезд якобы на съезд фронтовых писателей. Чудом оказалось и то, что его не нашли на вокзале и в поезде».

Военная прокуратура занимается расследованием побега, а Казакевич, благодаря помощи своего друга, заместителя командира 174 дивизии подполковника Выдрыгана, становится помощником начальника 2-го (разведывательного) отделения штаба дивизии и делает все, чтобы остаться в разведке.

В апреле 1944 года войска 1-го Белорусского фронта подходят к городу Ковелю. Там и суждено было разыграться событиям, которые легли впоследствии в основу повести «Звезда». В то время старший лейтенант Эммануил Казакевич является начальником разведывательного отделения штаба 76-й стрелковой Ельненской дивизии. Именно он, основываясь на данных разведки, делает важный для Верховного командования вывод: в районе Ковеля немцы готовят контрнаступление (в донесениях упоминалась пятая танковая дивизия СС «Викинг»).

Предчувствие не обмануло разведчика: вскоре гитлеровцы атаковали, начались бои, в ходе которых Казакевич был ранен в ногу. Однако через месяц он возвращается в строй. Писатель не перестает творить и в одном из писем своей жене Гале признается:

«Не стоит говорить, что я не пытался превзойти Лермонтова чинами, а Дениса Давыдова — орденами. Если же оно и вышло так, то я, во всяком случае, хочу как можно скорее превысить первого и второго стихотворениями».

Впереди были еще ранения. Сергей Гупало, очерк «Через тернии к "Звезде"»:

«…неподалеку от села Орхувек во время захвата шоссейного моста

через реку Влодавка начальник дивизионной разведки капитан Эммануил Казакевич был ранен осколком гранаты в правое бедро во второй раз в то же самое место. Семеро разведчиков, уничтожив двадцать пять вражеских солдат, не смогли удержать мост, поскольку трое из них были ранены, еще двоих вскоре скосили вражеские пули».

Были госпитали в Польше и в Новосибирске, тоскливое пребывание в омском резерве. Понимая, что на фронт его не отпустят, Казакевич еще раз прибегает к испытанному способу: оформив отпуск в Москву, он оказывается в своей родной части, которая стоит уже под Варшавой.

Закончив войну в Германии и прослужив там до весны 1946-го в составе советских оккупационных войск, бывший разведчик демобилизуется в звании капитана и всего себя отдает литературному творчеству. Еще ранее, в 1944-м, он как бы подытоживает боевой путь, говоря о совершенных им пяти подвигах:

«...Из рядового стал капитаном, из простого бойца — начальником разведки дивизии», «будучи почти слепым, стал прекрасным солдатом и хорошим разведчиком», «не использовал своей профессии писателя и плохое зрение для обустройства жизни подальше от пуль», «не подхалимничал перед начальством», «в наиболее трудные минуты был весел и бодр, не пытался спрятаться от трудностей, а шел им навстречу и побеждал их».

Таким он захочет впоследствии видеть и будущего персонажа своей печальной повести — капитана Травкина.

Созданное в 1947 году Казакевичем короткое повествование об отважных солдатах, ценой своей жизни добывших чрезвычайно нужные сведения, имело в стране ошеломляющий успех. В 1948 году повесть «Звезда» была отмечена высшей литературной наградой — Сталинской премией.

Тема самопожертвования ради общей победы была близка Казакевичу, который не только не раз наблюдал примеры истинного мужества и героизма своих однополчан и являлся свидетелем их подвигов, но и сам готов был пожертвовать самым дорогим, что есть у человека, лично участвуя в опасных разведывательных операциях и сражаясь с противником на переднем крае. Именно поэтому внешне непритязательная, простая, с немудреным сюжетом повесть вышла такой убедительной; именно поэтому, инстинктивно прочувствовав за нею судьбу автора, проникшись духом товарищества, желания «положить живот за други своя», ее полюбил советский, а затем и российский читатель. Дважды повесть была экранизирована — и в обоих случаях с успехом шла на экранах кинотеатров. Кстати, прообразом лейтенанта Травкина явился реальный человек — однополчанин Казакевича, Николай Кириллович Ткаченко; его группа уцелела и сам он благополучно дожил до преклонных лет.

Окрыленный успехом, автор берется за второе произведение о войне — повесть «Двое в степи» (1948 год), которую считает своим наиболее завершенным драматическим произведением. Однако судьбы лейтенанта Огаркова, приговоренного трибуналом к расстрелу, и его конвойного Джурабаева, встретившихся с прорвавшимися в тыл немцами, всполошили тогдашнюю критику, заставив ее рассуждать о «реабилитации преступника». Неожиданно Казакевич сталкивается с сокрушающим разносом повести в печати. Ее отказываются переиздавать. «Двое в степи» прошли свой крестный путь. Повесть включили в сборник произведений Казакевича только через четырнадцать лет после ее публикации в журнале.

В любой судьбе есть черные и белые полосы. Новый роман фронтовика, награжденного двумя орденами Отечественной войны 2-ой степени, двумя орденами Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», который был назван им «Весна на Одере», ждет признание официоза: писатель второй раз награжден Сталинской премией.

И вновь окрыление! И вновь желание создать очередную правдивую вещь о войне! Однако «Сердце друга» (1953 год) вызывает реакцию, совершенно противоположную той, на какую надеялся автор: опять ругань, разносы, нещадная критика…

Повесть «Донос» Казакевич уничтожает сам, боясь ареста и обыска (уцелел лишь один набросок).

В 1954 году он взялся за свой последний военный роман «Дом на площади», терзаясь сомнениями, сможет ли художественно отобразить то время, поднять творческую планку еще выше. О том, какие мысли одолевали писателя, можно судить по его размышлениям:

«Дана ли мне сила прозвучать трубой на дорогах моего времени? Или только бабочкой махнуть крылышками по дорожке? Ведь я прирожденный драматург — и не написал ни одной пьесы. Ведь я чувствую настоящее кино и знаю, как его делать, — и не написал ни одного сценария. Я почти ничего не сделал — я, созданный для большого дела. Зная, что и кого винить в этом, я не могу не винить и самого себя. Надо отказаться от суетности. Надо забыть, что у тебя семья и надо ее кормить, что есть начальство и надо ему потрафлять. Надо помнить только об искусстве и о подлинных, а не мнимых интересах народа. М. б., тогда можно еще что-то успеть, хотя все равно не все, что было бы возможно».

В те годы Казакевич является главным редактором и, по признанию многих его друзей, душой альманаха «Литературная Москва», в редколлегию которого наряду с ним входили такие мастера слова, как М. Алигер, А. Бек, К. Паустовский, В. Каверин. Он много работает, печатая блестящих поэтов и прозаиков: Заболоцкого, Мартынова, Гроссмана, Ахматову, Слуцкого, Шкловского, Липкина, К. и Л. Чуковских, Пастернака, Каверина, Яшина, Цветаеву, Олешу и других. Умный, внимательный Паустовский впоследствии писал:

«Альманах вел Казакевич — человек, если можно так выразиться, сверкающий. Безмерно талантливый, обладавший разящим умом, храбростью простого солдата, убийственным юмором, лирической нежностью к друзьям и привязчивостью к хорошим людям. Он был беспощаден к подонкам всех рангов, к двурушникам, угодникам и пошлякам. В обращении с ними он был резок и даже циничен».

В «Литературной Москве», вскоре после этого закрытой, был опубликован роман и самого Казакевича, оказавшийся его последней большой книгой.

Решив заняться исторической тематикой, писатель задумывает повесть о Ленине, которая называлась «Синяя тетрадь». Несмотря на «выигрышную» тему, путь повести к читателю оказался долгим и мучительным: Твардовский, к которому в «Новый мир» была она отправлена, прислал свои замечания, весьма огорчившие автора, затем повесть запретила печатать цензура. Казакевич надеялся на «Октябрь», но неожиданно ушел из жизни главный редактор журнала Федор Панферов.

В конце концов уже тяжело больной, теряющий силы Казакевич пишет самому Хрущеву:

«Свыше двух лет назад я закончил повесть "Синяя тетрадь" (первоначально она называлась "Ленин в Разливе"). Свыше двух лет все ее хвалят, хотят печатать, но не печатают. Первый вариант был принят к печати журналом "Новый мир" (редактор А. Твардовский), но был запрещен. Другой журнал, "Октябрь" (редактор Ф. Панферов), решил печатать повесть, потребовав от меня дополнительной работы. Федор Панферов, при поддержке членов редколлегии, до последнего дня жизни боролся за ее напечатание. После многих месяцев работы и длительных обсуждений повесть, в улучшенном, исправленном виде, была разрешена Центральным Комитетом партии. Ее читали и одобрили товарищи Суслов, Мухитдинов, Поспелов. Повесть набрана, сверстана, обещана читателям в первом номере за 1961 год и на днях… снова запрещена».

Судя по всему, генеральный секретарь ЦК КПСС внял просьбе автора. «Синюю тетрадь» напечатали в «Октябре» и, по свидетельству современников, она стала для читателей настоящей сенсацией.

Увы, переживания, лишения, ранения все-таки взяли свое. Эммануил Генрихович Казакевич умер в возрасте сорока девяти лет в Москве 22 сентября 1962 года, не успев завершить (по свидетельству В. Каверина) роман, две повести, четыре рассказа, две пьесы и киносценарий.

Маргарита Алигер была с ним до конца. Она вспоминала:

«В один из последних дней разыгралась незабываемая сцена. В палату вошел молодой врач-анестезиолог и занялся наладкой установки закиси азота, стоящей в изголовье, — этот вид наркоза давали больному в самые тяжелые минуты. Казакевич лежал с закрытыми глазами.

Врач заметил, что по щеке из-под закрытых век катится слеза.

— Закись? — негромко спросил он.

— Нет, зависть, — не открывая глаз, ответил Казакевич.

Врач отошел от него, негромко сказав нам:

— Бред. Действие наркоза.

Казакевич с усилием открыл глаза и совсем тихо, очевидно, из последних сил, сказал:

— Не бред… — и указал глазами на висящие у постели наушники,

откуда слышалась музыка Моцарта… — Тридцать шесть лет, а сколько успел… А я? Надо было все забыть, все бросить… Только писать… Все написать… — и умолк и снова закрыл глаза».

Он не успел «написать все». И все-таки создал самое главное: его первая военная повесть, маленькая, безыскусная, в чем-то даже трогательно наивная, до сих пор любима читателями, она продолжает жить и переиздаваться, ибо учит самому светлому, что есть в человеке — долгу и любви. А что, как не бессмертие произведения, главная награда автору?

У Казакевича есть эта главная награда. Можно по праву сказать: он родился под счастливой звездой.

                                                Возвращение Андрея Платонова

Стоит признать: на фоне «Чевенгура», «Котлована», «Сокровенного человека» и других эпохальных довоенных повестей замечательного русского писателя Андрея Платонова (1899–1951 гг.) его военные рассказы и очерки немного теряются. Они находятся как бы в тени других произведений мастера. Более того, их особенно рьяно критиковали современники. Так, небезызвестный прозаик А. Чаковский писал:

«Если на произведениях Платонова довоенного периода лежит печать дарования, хотя и скорбного и заблуждающегося, то военные рассказы и очерки (о событиях, которые требовали от писателя горячего сердца, высоких гражданских чувств) свидетельствуют о бессилии писателя. И это вполне естественно, ибо война способствовала укреплению чувств и качеств, которые советские военачальники и солдаты, и весь народ обрели в мирной жизни. Их мужество, патриотизм, ясность ума — все это корнями уходило в социалистическую действительность... Платонов смог, в подавляющем большинстве случаев, дать лишь внешнюю характеристику, действие без раскрытия его сложного содержания. Иногда он тянет своих героев Отечественной войны в мир выдуманных им чувств и отношений».

Разбирая рассказ Платонова «Одухотворенные люди», Чаковский жестко поучал писателя:

«...Подвиг возникал из единства прекрасной жизни и прекрасной человеческой души. А что пишет Платонов? — "Смерть всегда уничтожает то, что лишь однажды существует, чего не было никогда и не повторится вовеки веков". Ведь это крайний индивидуализм, признание неповторимости, отрыв человека от того общества, которое его воспитало. Герои Платонова останавливают своими телами танки, только внешне повторяют легендарный подвиг. У платоновских героев не могло оказаться внутренних сил для осознанного самопожертвования. В оценке сложно отделить литературный образ от его прототипа — действительного героя, так велико обаяние этого подвига, но мы ясно ощущаем, что гибель героев Платонова — апофеоз смерти».

По большому счету, Чаковский выразил едва ли не общее «официальное мнение» о рассказах Андрея Платонова, написанных им в 1941–1945 гг., возможно, предрекая их дальнейшую горькую судьбу — известно, что одного из самых великих прозаиков двадцатого века упорно не печатали в послевоенные годы. И даже исполненные патриотизма «Божье дерево», «Дед солдат» и «Иван Великий» не могли найти дорогу к читателю: их старались забыть, вычеркнуть из народной памяти...

А ведь с самого начала страшной войны до ее последнего дня Андрей Платонов не выпускал из рук пера, создав целый цикл уникальных очерков и рассказов, ибо так, как он писал, так, как он рассматривал мир, не мог писать и рассматривать больше никто, и в этом состоит неповторимость автора.

Уже в конце июля 1941 года Платонов находится на Ленинградском фронте, фиксируя в своих записных книжках бомбардировку Тихвина, страдания беженцев, ужасы сражений. Первые свои военные рассказы он пишет в Москве и Уфе, куда эвакуируется вместе с семьей. Затем, в апреле 1942-го, писателя вызывают в Москву, и он сразу отправляется на Западный фронт. Характеристики, выданные Платонову Военной комиссией ССП, говорят:

«В дни Отечественной войны А. Платонов проявил себя как настоящий писатель-патриот... может быть смело причислен к наиболее талантливым своеобразным советским писателям», «Платонов — мастер большого дарования, мастер коротких новелл», «Он один из пятерки-шестерки лучших советских писателей».

В марте 1943 года Андрей Платонов — специальный военный корреспондент главной армейской газеты «Красная звезда». Ему присвоено звание капитана административной службы. Почти все время он находится в разъездах, часто посещает фронт. Жене Платонов пишет:

«Наши бойцы действуют изумительно. Велик, добр и отважен наш народ!», «Я старательно вникаю в войну, вижу много людей, целый день занят, много хожу (десятки километров иногда).», «Дела мои в литературе начали складываться пока что блестяще. На днях буду напечатаны мои рассказы в «Красной Звезде»...», «Я видел тут огромные бои, многое пережил, много видел прекрасного в наших солдатах, многое понял, чего прежде не понимал!»

С мая 1943 года писатель постоянно на войне. Платонов посещает части Центрального, Западного, Украинского, Белорусского фронтов, является свидетелем грандиозной Курской битвы, вместе с войсками форсирует Днепр, принимает участие в освобождении Украины и Белоруссии.

В июле 1944 года прозаик заболевает чахоткой и, вынужденно покинув армию, уезжает в тыл, в Москву. Но, несмотря на туберкулез, еще несколько раз приезжает на передовую, не расставаясь со своими записными книжками.

Платонов плодотворно работал в столице. Его рассказы, ставшие легендарными, несмотря на присущий многим произведениям того времени явно выраженный патриотический пафос, имеют свой характер. Им присущи особенный платоновский смысл, особая глубина, которая всегда отличала работы этого несомненного гения. «Оборону Семидворья», «Маленького солдата», «Взыскание погибших» объединяют оригинальный язык, который невозможно спутать с другим языком, общая боль за погибших и радость обязательной грядущей победы. Несомненен оптимизм Платонова, при всей суровости повествования…

Тем не менее Андрей Платонов, как и прежде, «под колпаком» органов. За ним пристально продолжает следить НКВД, о настроениях писателя докладывают агенты. Настроения эти выражены в горьких, но искренних словах самого Платонова:

 «Советская власть отняла у меня сына — советская власть упорно хотела многие годы отнять у меня и звание писателя. Но моего творчества никто от меня не отнимет. Они и теперь-то печатают меня, скрипя зубами… Я со своих позиций не сойду никуда и никогда. Все думают, что я против коммунистов. Нет, я против тех, кто губит нашу страну. Кто хочет затоптать наше русское, дорогое моему сердцу. А сердце мое болит! Ах, как болит!.. Мое сердце разрывается от горя, крови и человеческих страданий. Я много напишу. Война меня многому научила».

Платонов действительно много написал в то время, но если в начале войны его печатали, то ближе к концу войны уже неохотно брали платоновские рассказы в газеты и журналы. Все чаще рецензенты и редакторы вспоминали литературное прошлое Платонова, опасаясь удивительно жизненной, горькой и правдивой платоновской прозы.

Большие проблемы возникли у автора с напечатанием сборников: их несправедливо критикуют (смотри того же А. Чаковского), в них упорно ищут некую замаскированную червоточину, некий антисоветизм. Платонов настолько выбивается из ряда пишущих о войне известных советских мэтров (Симонов, Оренбург, Леонов, Шолохов), он настолько непохож, оригинален, самобытен, что это вызывает отторжение, неприятие, желание некоторых «правильных коммунистов от литературы» побольнее «лягнуть» и без того беззащитного больного человека.

Но и те, кто с симпатией относятся к творчеству Платонова, не признают его упрямого следования духовным началам. Так, неприемлемой для прозаика Г. Шторма «является мысль автора о том, что русский солдат одолевает врага исключительно силой своего терпения и страдания». Другой критик (Л. Субоцкий) пишет:

«…тема страдания дана так, что может вызвать лишь спазму плача, отчаяния, а не простую мужественную и благородную жажду уничтожить причину человеческих страданий».

В 1945 году еще один оппонент писателя Резник отмечал:

«…за внешними реалистическими признаками не сразу уловлено противоборство с методом социалистического реализма. А оно несомненно. Для А. Платонова основное в жизни связано не с социальным движением, а с механизмом природы (в человеке — с биологией). Вот почему психология героев многих рассказов меньше всего связана с общественной жизнью и в основном подчиняется зову земли, примирению с неизбывным, вечным, биологическим круговоротом. Отсюда болезненный пессимизм его рассказов».

Особое неприятие рецензентов вызвал рассказ «Возвращение». Судьба советского офицера, решившего бросить свою семью, но в последний момент отказавшегося от этой затеи, выписана с удивительным мастерством. Платонов, хотел он того или нет, показал всю трагедию и нищету послевоенной жизни страны. Представленная читателю без «купюр» и недомолвок трагедия не на шутку возмутила власть предержащих. На «Возвращение» обрушилась самая ожесточенная критика.

Уже в конце 40-х годов все присылаемые Платоновым рассказы либо возвращаются автору, либо, никому не нужные, пылятся на полках издательств и редакций толстых литературных журналов. О Платонове-патриоте, корреспонденте «Красной звезды», создавшем уникальные, удивительные свидетельства духовного народного подвига, с такой любовью и нежностью рассказавшем о простом солдате, забывают. Платоновских щемящих, хватающих за душу повествований, саг о войне как будто никогда не существовало…

Возвращение состоялось совсем недавно. В печати, теперь уже российской, наконец-то появляются «Дед-солдат», «Одухотворенные люди», «Добрая корова» и другие произведения Андрея Платонова.

Илья Бояшов. Писатель, историк. Родился в 1961 г., живёт в Санкт-Петербурге. Член Союза писателей России и Союза журналистов Санкт-Петербурга и Ленинградской области, Лауреат премии «Национальный бестселлер» (2007), номинант премий «Большая книга» (2009) и «Русский Букер» (2009). Снятый по его повести «Танкист» фильм К. Г. Шахназарова «Белый тигр» номинировался на премию «Оскар».