Введение
          «Ноль»: «Иду, курю»¹

В каждом введении принято кого-то благодарить, или, наоборот, в редких случаях писать, что все это «вопреки», и т. д. Мне благодарить некого, а дураков много, поэтому вспоминать никого не стану. Скажу лишь, что многие считают эту повесть небылью и говорят, что такого, в принципе, быть не могло, и отрицают не только свое присутствие при описываемых событиях, но даже саму возможность их, так сказать, являться событиями. Иные же говорят, что все именно так оно и случилось.

                     Рекогносцировка
              «Аквариум»: «Иванов»

У меня есть приятель — Димка Старопшенов. Выпускник питерского филфака. Наверное, для тех, кто в теме, это была бы почти исчерпывающая характеристика. На филологическом факультете учатся очень специальные люди. Даже для Санкт-Петербурга, города, что и говори, непростого, временами противоестественного.

Нельзя сказать, что на филфаке учатся лунатики. Нет, там есть немало вполне успешных прагматичных карьеристов, а что касается девиц, так они… ничего такие, я помню. Однако суть филфака, можно сказать экстракт, сухой остаток, составляют очень странные люди, даже и не свихнувшиеся на тысячах прочитанных книг, а уплывшие куда-то в неведомую сторону. Их можно узнать в любой толпе по лихорадочно сияющим (или обращенным глубоко в себя) глазам за стеклами очков, по манере отрывочно общаться, сплевывая известные только им имена, по смешкам по странным для остальных поводам, а также по ироничным взглядам на остальной мир. Впрочем, это вообще особенность прослойки населения, которая считает себя петербургскими интеллектуалами. Их отличает убежденность в том, что мир в целом не способен поговорить с ними о чем-либо путном.

Долгое время наблюдая Старопшенова, я сделал однозначный вывод: высшее, а тем более — высшее филологическое образование можно давать далеко не всем. Дело не в том, что у Старопшенова были проблемы с интеллектом. С интеллектом, в общем, проблем у него не было. Но с головой, определенно, были. И еще, глядя на него, я открыл для себя определение: «совершенно бесполезный».

Совершенство при абсолютной же бесполезности.

                    Вятский ананас
         «Кино»: «Алюминиевые огурцы»

Он вырос в семье военного. И мама у него прекрасная — родом из вятской деревни. Старший брат Старопшенова пошел в отца — нормальный военный человек, полковник. Димка же отправился в филологи.

Родители Старопшенова растили на грядке обычный вятский огурец. Зеленый, с пупырышками. На гордость или на засолку. Но вдруг вырос ананас — выглядит как ананас, пахнет как ананас и на вкус — ананас, но все равно отдает огурцом. Вятский ананас.

Воспитание Старопшенов-младший получил патриотическое и офицерское. И в школе учился замечательно. И спортом серьезно занимался (карате — так было принято в наше время). И вот на это воспитание упало филологическое образование — со всеми санскритами, латинским и прочими языками. С сотнями книг. Со всей университетской алкогольной вольницей и портвейновой свободой. Тут и самые сильные могли бы слегка повредиться в уме.

Что касается Старопшенова, то, получив этот коктейль, его мозг «дал клина» навсегда. И заклинило его на весьма непростом участке жизни — где-то между двадцатью и тридцатью. Когда уже знаешь, что есть жизнь, но еще не до конца с ней справляешься. И на следующем — водка и бабы (это от прошлой здоровой, жизни), теория заговоров и патриотические игры на свежем воздухе. Плюс громадное самомнение и жажда славы. Любой.

Закончи Старопшенов военное училище — наверняка оказался бы во вполне определенных жизненных рамках. Выпивал бы свои пятьсот граммов по выходным и праздникам, тянул бы службу. Скандалил бы с женой. И был бы счастлив, или, по крайней мере, не думал бы о несчастье. Не было бы этого странного надрыва в его искалеченной филологическим образованием душе. Ну, и пить приходилось бы меньше.

Мы с ним приятельствовали: работали вместе в конторе по производству новостей, куда я попал по необходимости, а Старопшенов — по странной к нему мягкости руководства.

Когда Старопшенов напивался, он начинал либо искать «девок» (в данную категорию подпадала любая женщина от восемнадцати до пятидесяти), что вполне нормально, либо развивал свои теории о всемирном заговоре. Самое страшное — зачастую он совмещал и то и другое. И его патриотически-воспитательный порыв был неостановим — так он и нес в «женские массы» образование и любовь к Родине, так, как у него она отложилась. А когда появился Интернет, Старопшенов, уйдя в его глубины, обрел себя.

                    Мама с папой уехали на дачу
              «Крематорий»: «Эй, Хабибуллин!»

И вот мы пили со Старопшеновым в квартире его папы-полковника. Папа и мама уехали на дачу, а сына оставили дома, и Старопшенов получил возможность проводить время так, как он хочет.

В гости к Старопшенову пришли какие-то его однокашники, занимающиеся военно-историческими реконструкциями. Спокойный разговор крутился вокруг таких увлекательных тем, как роль гомосексуализма в походе татаро-монголов и особенностях экипировки наполеоновских «бессмертных».

Насчет татаро-монголов возобладало мнение, что нравственность их была крепка, и только знакомство с изнеженными культурами разложило их частично. Водка уже заканчивалась, и стекла очков историков становились все тусклее. И тут Старопшенов, который был странно трезв, или, скорее, не в хлам пьян, вдруг возьми и вспомни:

— Слушайте, вы ведь затеяли военную реконструкцию у Торчка, и как раз на татаро-монгольскую тему. У нас тут каникулы в газете. Возьмите нас с собой — вон Володька статью напишет… Нажремся, а?

После обсуждения гомосексуализма такое предложение показалось присутствующим странным, но Старопшенов продолжал:

— Я на всех девок найду — с собой возьмем.

Упоминание о «девках» заинтересовало военных историков, неизбалованных женским вниманием. Я не стал им рассказывать, что получается, когда Старопшенов ищет «девок». Я просто встал и нанес, как тогда казалось упреждающий удар:

— Мужики, может, водки еще взять?

Мне казалось, что вечер тогда приблизится к эндшпилю, где потеряется и тема военно-исторических реконструкций, и сами историки. Четыре головы в четком движении повернулись ко мне. И это был приятный поворот вечера.

Когда я вернулся, Старопшенов уже плел распустившим слюни историкам, какие «девки» с нами поедут. После второго стакана, было принято окончательное решение взять нас на военно-историческую реконструкцию под стенами Торчка.

— Но только без пьянства, — строго глядя мутными глазами, предупредил главный военный историк по имени Сергей.

Все согласно закивали и выпили за предстоящую кампанию. Я поперхнулся.

                    Перрон
           «Ногу свело!»: «Москва-Шаурма»

Последующие несколько суток прошли в подготовительной суете. Военные историки готовили снаряжение для русичей. Старопшенов устранился от участия в подготовке, мотивируя это «поиском девок». Этим же он обосновал и свое беспробудное пьянство, таскание по клубам и выклянчивание у нас денег. Билеты до Торчка и обратно пришлось покупать мне, и, честно говоря, я все время сомневался, стоит ли ввязываться в эту затею, но что-то «несло и несло».

В день отправления, стоя с туго набитым рюкзаком в семь утра на перроне, я ждал Старопшенова. Историки «повесили» на меня наиболее тяжелый скарб, поскольку в их глазах я не имел военно-исторической, и, следовательно, человеческой ценности. Меня же волновали только две мысли. Первая: придет ли Старопшенов? И вторая: если даже придет, то в каком состоянии?

Впрочем, я сам мало верил в то, что он явится, и уж тем более — с «девками». И предвкушал, с каким облегчением отдам исторический хлам, сдам билеты и поеду домой спать.

Вдруг прямо на перрон выехал слегка помятый черный «Мерс». Из машины выползли две длинноногие девицы в клубных нарядах. Вслед за ними вывалился Старопшенов, а с переднего сиденья, не торопясь и потягиваясь, вылез огромных размеров очень короткостриженый гражданин.

Я неуверенно махнул рукой, и — о, чудо: Старопшенов, до которого крайне сложно обычно докричаться, тут же меня заметил.

— О, Вова, — закричал он, и неверной походкой кинулся ко мне. Вслед, нетвердо переставляя красивые ноги, тащились «клубные», а в арьергарде мощным атлетическим шагом уверенно утюжил мир «бритый». Народ шарахался в стороны.

С трудом затормозив, Старопшенов, приветствовал реконструкторов.

— Смотрите, девки, какие бравые парни, — неопределенно махнул он рукой. Историки заблестели стеклышками очков и начали рассматривать девиц. Те хихикали и с недоумением осматривали историков.

Подошедший «бритый» с ходу осведомился:

— Ну, че, как? Тема есть?

С лиц военных историков, словно акварель, потеками сползали улыбки. Старопшенов, хоть и был пьян, сумел оценить обстановку и промямлил:

— Эт тоже Вован. Он… из Красноярского края. В Питере месяц…

Имена девиц так и не прозвучали, из чего я сделал вывод, что военным историкам придется обойтись без женской ласки. И не ошибся: одна из девиц уже тащила другую назад, к машине.

— Девки, да вы че? Договорились же — на природу, — кричал им вслед Старопшенов.

Кто-то из военных историков полувопросительно произнес:

— Я так понимаю, что девушки с нами не поедут? — и посмотрел в мутные глаза Старопшенова.

— Зато с нами поедет Вован, — успокоил их Старопшенов.

Настроение реконструкторов миновало стадии озадаченности, озабоченности и озлобленности. Стрелка подрагивала на отметке «паника». Оставалась еще надежда, что Вован (по-другому его называть было трудно) не согласится.

— А че, — мрачно и решительно сказал тот. И двинулся сначала к проводнику, затем в вагон, и уже из тамбура крикнул нам: — Поехали!

Покачиваясь, прошел в вагон Старопшенов, за ним, растерянно переглядываясь, двинулись военные историки. Последним плелся я.

                    Эшелон
           «Ноль»: «Доктор Хайдер»

Старопшенова закинули на вторую полку. Вскоре сверху раздалось сопение, временами переходившее в пьяное бормотание.

Военные историки расселись и стали перешептываться, поглядывая в нашу сторону. Если я у них вызывал легкое презрение (журналист), то мой тезка их крепко озадачил.

Мне осталось только одно свободное место: напротив мутного сибиряка.

Вован смотрел в окно немигающим пустым взглядом, в котором сочетались страдание, презрение, природная злобность, и в тоже время — какой-то нечеловеческий ум. Глядя на Вована, я подумал, что уфологи напрасно ищут инопланетян: бок о бок с нами живут гораздо более удивительные создания.

Поезд тронулся, и Вован тут же потерял интерес к тому, что находилось снаружи, за окном, и обратился к внутреннему миру: начал рассматривать своих спутников. Военные историки тоже нашли себе занятия: протирали окуляры, кто-то полез в рюкзак, а кто-то вызывающе уставился на нашего нового товарища, но отвернулся, не выдержав серо-желтой мути равнодушных, но ничего не упускающих глаз.

Обозрение окрестностей Вован закончил на мне. Его тяжелый взгляд уперся мне куда-то в район левого уха. С нажимом прозвучали слова:

— Водка… есть?

Чисто машинально я ответил:

— Есть, конечно.

Ни слова больше не говоря, Вован протянул огромную лапу к моему рюкзаку. Так же, молча, я выхватил рюкзак из лап сибиряка. Тот недоуменно уставился на свои ладони. Потом удивлено и злобно — на меня.

А я произнес:

— Спрашивать надо, и говорить «пожалуйста», понял?

Наклонившись вперед, глядя на меня в упор, Вован зловеще произнес:

— А ты меня «на понял» не бери. Понял?!

Я осознал, что и поезд разогнался, и ситуация из-под контроля вышла. Но тут глаза моего визави несколько прояснились, и уже внятно он проговорил:

— Не мотаешься — значит, не пацан… Но и не овца.

С этими словами он протянул мне лапу и персонально представился:

— Вован.

Я не нашел ничего лучшего, как ответить в тон:

— Вован.

Сибиряк понял:

— Тезка. Зашибись. Водки выпьем?

А потом добавил:

— Пожалуйста.

Я понял: передо мной все-таки больше человек, чем что-то другое.

Так мы начали нашу военно-историческую реконструкцию.

Первая бутылка была открыта около девяти утра, а закончилась через двадцать минут. После второй было решено передохнуть, и я завалился спать.

                    Соло на Ф-12²
               Шнур: «Злая пуля»

Проснулся с беспокойством.

Минут пять прислушивался к мерной и спокойной беседе. Бенефисил Вован.

— Ну и че, приехали мы на стрелу без всякой войны, чисто перетереть без лишнего базара, кому скока и че-как. А тут — разборы. Нас четверо на «Мерине», а «синие»³ — на «бэхе»⁴ и «пажиках»⁵. Всего рыл десять. Причем все — с волынами. А меня перед стрелой Клин реально предупредил: едем чисто по жизни доверительно тереть. Волыну, значит оставь... Ну, я волыну-то и оставил, но когда Клину маслину в бачок его ввалили, я из кармана «эфку»⁶ потянул и кричу: «П…ц всем!» А «синие» то ли на наркоте, то ли отморозки — начали из десяти стволов... От нашего «Мерина» только дырки. Салават из Уфы — там остался, а Ромчик — до сих пор в реанимации. Ну, я смотрю, такой стрем вокруг — чеку-то отпустил, и «эфку» так удачно между «пажиком» и «бэхой» положил. Человек пять синих тут же легли, двое, говорят, зажмурились. А у меня только эта «эфка» и была. Кричу: «Точно п…ц!», — и булыжник в лобовое стекло «пажика». «Синие» залегли, а я Ромчика хватаю… А на мне — ни дырки, ни царапины. Нас бы, конечно положили, но добрые люди ментов вызвали. Бывает и от ментов польза. Ромчика — в реанимацию. Меня — на кичу. Я свой грех на Салавата повесил: «горячий кровь», говорю. Ему-то уже все равно. Лоханулись они, и на подписку меня. Пришлось в Питер намыливать... Вот такая ботва.

Вован потряс меня за плечо:

— Брателло, давай пивка, я тут из ресторана подтянул, — и двинулся в сторону тамбура. Я спустился вниз и первое, что увидел — перекошенного Старопшенова с бутылкой пива.

В это время историки обменивались многозначительными мнениями. Ответ держал Старопшенов.

— Дима, откуда ты взял этого уголовника? — сняв очки, вопрошал старший — Сергей.

— Да не помню я, — оправдывался Старопшенов. — В клубе баб вместе цепляли, ну, там водки выпили, я вроде бы и предложил поехать. Но ведь нормальный пацан, а? — заглядывая в глаза товарищам, говорил Димка.

— Ну, что водки вы нормально выпили — это, Дима, мы видим, и что пацан нормальный — понимаем, — сказал кто-то.

— А вы что, Владимир, думаете по этому поводу? — спросил меня военно-исторический вожак.

Взгляд его мне не понравился, и тогда я решил подразнить этих снобов.

— А чего, — спокойно проговорил, — действительно, нормальный пацан. Своих не кидает.

Сергей посмотрел на меня взглядом энтомолога, который обнаружил таракана неизвестного вида, и сейчас решает: то ли писать научную работу, то ли прихлопнуть.

                    О бессмысленности существования
                            «Кино»: «Электричка»

Вагон выстукивал километры к старинному русскому городу Торчку. Исправно пилось бандитское пиво. Старопшенов снова залег, а у нас обнаружились актуальные темы для разговоров — все-таки не зря пять лет я вел криминальный отдел в большой газете. Вован внимательно слушал про то, что происходило в Питере.

— Этого знаю, а этого — не-а. Вот про это — слыхал…

Вован размышлял над сказанным, переспрашивал, уточнял. Неудобные темы мы, по молчаливому согласию, пропускали. Особенно его заинтересовали мои истории про общение с некоторыми авторитетными бизнесменами. Выслушав одну из них, про написание криминальной статейки, Вован серьезно, не без сомнений в голосе спросил:

— И че, никто не пытался грохнуть?

— Да вроде бы нет — так, пугали больше, — ответил я.

Он только скептически хмыкнул…

Затем Вован рассказал, как он был на войне, где служил в каком-то спецназе, а потом повторил уже слышанную мною «крайм-стори», добавив самом конце:

— Сейчас, наверное, в федеральный объявили…

— В смысле? — поинтересовался кто-то.

— Розыск федеральный. Такой вот, ять, смысл, — не поворачивая головы, ответил Вован. — А если подумать, то и смысла никакого нет, на фига я кому нужен — все на Салавата повесят.

Военные историки только тихо переглядывались, попивая пиво.

                    В арьергарде
        «Наутилус Помпилиус»: «Титаник»

— К Торчку подъезжаем, — объявил шепотом начальник экспедиции Сергей. Историки торопливо загружали в сумки бутылки с недопитым пивом, и расталкивали Старопшенова. Сергей тронул меня за локоть и кивнул в сторону тамбура. Ему хотелось пошептаться, но сквозь грохот колес, пришлось кричать.

— Давай его оставим здесь! — надрывался Сергей.

— Что оставим? — спросонья тупо поинтересовался я.

— Не «что», а «кого»! Его — ну, этого Вована, — и твердо так посмотрел: — Он нам всю реконструкцию испортит.

— Некрасиво получится, да и вообще, говори об этом со Старопшеновым — это его кривых мозгов дело, — отозвался я.

Историк досадливо махнул рукой:

— Ну, смотрите сами. А Старопшенова ты видел?

И я кивнул — в смысле, видел. В этот момент в тамбур вошел Вован.

— О чем трем? — проникновенно поинтересовался он.

— Да так, — замялся Сергей, и проскользнул в вагон.

Выкручиваться пришлось мне:

— Распределялись, кто за кого воевать будет.

— Нам, татарам, по фигам, — лениво потягиваясь, решил Вован.

Город Торчок встретил нас усиленным нарядом милиции.

— О, еще придурки приехали, — мрачно пробормотал под нос правоохранительный капитан.

У окулярных историков документы спрашивать не стали, хоть они уже и расчехлили мечи. Пропустили пьяного в дугу Старопшенова. Документы проверили сначала у меня и долго рассматривали журналистскую карточку: «Странно, похож на нормального…»

Вован же вызвал у милиции профессиональный интерес.

— Тоже военный историк? У него же статья неисторическая во всю морду, — с сомнением проговорил капитан, поглядывая то на Вована, то на нашу компанию.

Вован безуспешно пытался придать своему, так сказать, лицу невинное военно-историческое выражение. Историки переминались с ноги на ногу и молчали. Старопшенов пытался вникнуть. Я же подтвердил, что данный гражданин действительно следует вместе с нами для проведения военно-исторической реконструкции в городе Торчке и является инструктором по физической подготовке.

На место лагеря военных реконструкторов мы добрались только под утро. Находился он километрах в пяти от станции, у старого земляного вала. Я проклинал Старопшенова с его заскоками, военных историков с их скарбом в моем рюкзаке, выпитое пиво, Вована, который это пиво купил, себя (за то, что и поехал, и пиво пил), холодную ночь, и вообще все, что можно было проклясть в этом убогом Торчке. Где, как говорят, впервые побили татар, в чем я сильно сомневаюсь. Разве только в таком суицидальном месте татары сами удавились под стенами.

Лагерь реконструкторов военных баталий представлял собой скопище разномастных палаток. У одной из них был вывешен флаг Украины. Висели триколоры, двуколоры и даже флаг США (никогда бы не подумал, что «штатники» воевали еще и с татаро-монголами). Лагерь похрапывал и храпел на все лады. У палаток валялись бутылки, по которым можно было судить о вкусах и благосостоянии обитателей.

Еще через час мучений нам удалось найти место поудобнее и поставить две палатки. Вышедшая из леса парочка натолкнулась на наш бивуак.

«Ой!», — испуганно вскрикнула девушка, увидев в пляшущих отсветах костра лицо Вована. Это было, и правда, ужасно.

Места в палатке на меня не хватило, поэтому, вытащив одолженный у старого приятеля в Питере спальный мешок, я улегся недалеко от костра. Светало.

                     Штрафная рота
           «Ноль»: «Человек и кошка»

Есть такие профессии, обладатели которых специализируются на внезапных и недобрых пробуждениях. Для них почти каждое утро — хмурое. Это полицейские, работники скорой помощи, спасатели, ну и журналисты, понятное дело — они все время ожидают подвоха от жизни.

Итак, я проснулся у потухшего костра в отвратительном настроении и состоянии. Кто-то стоял надо мной и громогласно возмущался тем, что на «вечевой» поляне «какие-то уроды поставили палатку и разожгли костер». Открыв глаза, я увидел возвышающуюся надо мной тушу. Где-то далеко вверху паклей торчала светлая борода. Хорошо рассмотреть я мог только американские ботинки военного образца.

— Какого хрена, — продолжала распинаться борода, — почему не отметились, почему костер разожгли в неположенном месте?

Из палатки вылез заспанный Сергей.

— О, Ве-е-еня, — проблеял он.

— А, Сергей, — уже более миролюбиво произнесла борода. И тот, кого назвали Веней, укоризненно добавил: — Забыл, что ли, как все делается? Знаешь ведь, что я — куратор…

— Да понимаешь... — оправдывался Сергей, — здесь были только в полчетвертого. И потом… — тут наш военный историк понизил голос, — с нами, э-э-э, увязались… э-э-э… лохи. Один вон — журналист, что ли, а второй вообще — то ли бандит, то ли еще кто.

Тут бороду повело в сторону.

— Сергей я тебе удивлен! Сам ведь знаешь — здесь все свои… Ладно, у нас татар не хватает, так что этих в татары запишем, дурацкое дело нехитрое. Пусть бачки моют — и то польза...

После этого заявления остатки сна и плохого самочувствия слетели в момент. Веня, еще не знающий об этом, потрогал меня носком своего буйволиного ботинка:

— Эй, журналист, вставай, работать пора.

Ни слова не говоря, я вылез из спальника и увидел, на высоте примерно метра девяноста, маленькие злые глазки за маленькими стеклышками на расплывшейся физиономии. Между стеклышками нагло высунулся наружу большой мясистый нос. Под носом рос белесый и редкий куст. Все это возвышалось над грузным телом, одетым в камуфляж с надписью «marines» на планке.

— Веня, — вспомнив армию, объяснился я, — ты это… своих салабонов ногами трогай.

Веня удивлено обернулся на Сергея:

— Это журналист?

— Мда… журналист… Тот, в смысле, гм-м-м… другой… он… в палатке.

На самом деле, это уже было неправдой. «Другой» стоял у палатки и вникал в истоки и развитие конфликта. Веня повернулся и уперся в ничего не выражающий взгляд гигантского питона. Не мог какое-то время оторваться, после чего, сделав усилие, перевел взгляд на Сергея. (Теперь я понимаю, как змеи гипнотизируют: абсолютная пустота души и желудка завораживает).

— Надо поговорить, Сережа, — очень вкрадчиво произнес Веня — Подойди в штабную палатку. Через полтора часа общий сбор.

После этого Веня повернулся и ушел, ускоряя шаги под немигающим взглядом Вована.

Сергей бросил на нас косой взгляд, но, сдержавшись, тихо попросил:

— Ребята, уберите, пожалуйста, угли от костра.

Мы с Вованом принялись собирать головешки, и по ходу я объяснял возникшую диспозицию.

— Русичи-херусичи, — опуская тяжелым взглядом планку горизонта, тихо пробормотал Вован...

                    Диспозиция
        «Манго-Манго»: «Таких не берут в космонавты»

Наше помятое воинство собралось на топком берегу небольшого озерка взбаламученном табуном реконструкторов. На берегу сидел страдающий Старопшенов: у него отобрали бутылку с пивом. Впрочем, наши академические товарищи не знали, что он уже достал из рюкзака бутыль водки. А я знал.

Военные историки радостно бегали по лагерю, отыскивая знакомых. Такое безразличие к нам было несколько неприятно мне и абсолютно не заботило Вована, разглядывавшего обитателей лагеря.

В основном, это были все те же военные историки — что снаружи, что по разговорам. Некоторые из них щеголяли в кольчугах и потрясали вполне железными мечами. Вован тут же назвал их «чугунными обанашками». Другие, в камуфляже, смотрели на суетящихся пионеров свысока. Это была военно-историческая элита. («Ботаны подкрученные», по классификации все того же Вована). Попадались и такие странные личности, как мы с Вованом. («Балласт, мля»)…

После утреннего разговора я не сомневался, что нас ожидает подвох. Весь вопрос был только в том, насколько серьезны масштабы западла. В смысле, предстоящие проблемы. Томиться пришлось недолго: с «толковища» прибыл возбужденный Сергей, который, боясь потерять драйв, с ходу начал нас ставить на место.

— В общем, так, — сказал он, стараясь придать голосу твердость, что было непросто, учитывая присутствие Вована. — У нас дисбаланс. Большинство рассчитывало, что будут на стороне русичей. Руководителей групп обязали набрать татарское войско. От нас, как наименее подготовленные, пойдете вы трое.

— Хотя, ладно, Димка, — тут он посмотрел на уже окосевшего Старопшенова, — за тобой нужно смотреть…

Вован насупился, но раздражения не выдал.

— Нам, татарам, по фигам, — пробормотал он фразу, уже однажды оказавшуюся пророческой.

Далее Сергей объяснил, в чем будет заключаться наша военно-историческая роль. Татарское войско под командованием Забудай-хана и Аблажай-нойона должно потерпеть сокрушительное поражение у остатков укреплений Торчка. Сергей показал на не очень крутой земляной вал, на который мы должны были забраться, оставляя многочисленных раненых и убитых. Я припомнил все эти мечи и топоры, и мысль мне не понравилась.

Старопшенов бурчал под нос, ожидая продолжения. Я же подумал, что на этом и все…

Но нет, командир нашей группы продолжал:

— Кроме того, — как правило, после таких вводных слов начинаются уже настоящие неприятности, — все наименее подготовленные участники реконструкции должны заниматься работами по лагерю, — Сергей несколько тревожно посмотрел Вована.

Тот стоял, с упорством быка пытаясь забодать сказанное.

— Ну, там, поиск хвороста, наряды на кухню… — и тут Сергей снова с опаской посмотрел на Вована.

Тот повернулся ко мне:

— Вован, точняк ты тему просек.

Сергей, уже совсем неуверенно, продолжил:

— Кроме того, нужно будет выполнять все мелкие задания руководства… Посмотрите, вот наши соседи уже приступили к работе, — действительно, двое унылых граждан тащили к берегу озера закопченный котелок. — Поэтому…

— Здесь кабак есть? — спокойно прервал его Вован.

— Не знаю, — удивился военный историк, — а зачем?

— А то, что питаться мы намерены отдельно, раз мы теперь татары, — опередил я Вована, считая про себя, сколько денег осталось. Мыть военно-исторические миски я не собирался. Вован кивнул.

— Ну, тогда хоть за дровами сходите, — вконец растерялся наш командир.

— Некогда, сам дрова таскай, — неожиданно поддержал наш бунт Старопшенов. Он отчетливо понял слово «кабак».

— В таком случае, — Сергей, судя по всему, был возмущен до глубины души, — вам необходимо быть к пяти часам. Мы будем сгонять татарское войско. И я доложу руководству…

— На «стрелу» и «толковище» в пять прибудем, — прервал его Вован, после чего повернулся и пошагал к дороге в Торчок. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Позади плелся Старопшенов.

                    Диспозиция (продолжение)
                  «Аквариум»: «Город золотой»

Город Торчок не оправдал даже худших ожиданий. Я пожалел несчастных татар и понял, что дает местным жителям такую силу духа: им нечего терять, и они никому не нужны. Разве только случайно, по воле злого рока можно натолкнуться на это место. А поселиться здесь можно лишь от полной безысходности или абсолютного… пофигизма. А если кому-то становишься нужен лишь «по несчастью», волей-неволей начинаешь смотреть на мир с недобрым самурайским прищуром.

На местный «Максим» мы набрели совершенно случайно. Показалась грязно-желтого цвета вывеска, на которой было гордо написано: «Хенкальная». Чтобы никто не сомневался, на вывеске была изображена голова сурового небритого мужчины в головном уборе, который мог сойти и за папаху, и за кепку. В громадной лапе он зажимал что-то желтое и бесформенное и угрюмо улыбался.

У дверей, смотря большими черными и грустными глазами в мир, стоял классический носатый и небритый кавказец в грязно-белом кухонном одеянии. В руках он держал огромный тесак.

— Здорово, Ара, — поприветствовал хозяина Вован.

— Я не Ара, я Гарик, — как-то машинально поправил Вована кавказский человек. — И я уже плачу местной братве. Понял?

— А ты меня на «понял» не бери. Понял? Мы просто поесть зашли.

Гарик даже как-то удивленно посмотрел на нас и цыкнул золотым зубом.

— Поэ-э-э-сть, — протянул он и перестал ковырять острием ножа в ногтях. — Это можно… Шашлык?!

— Будем!

— Свэта — режь лук и петрушку! — проорал куда-то внутрь своей пещеры Гарик и махнул рукой: — Заходите. Только не бейте посуду и с местными не заводитесь. А то у меня проблемы будут.

После чего поинтересовался:

— Водку — мэстную или настоящую?

После того, как мы заказали «настоящую», да еще и по сто коньяка, оценка наша в глазах Гарика резко повысилась. — Свэта! — снова проорал он в кухню, — рэжь побольше лука и пэтрушки, нэ забудь памидоры!

И пошел к мангалу.

На стол упали снопы зелени и крупно нарезанные помидоры и огурцы. Мы, вгрызаясь в мясо, наливали и поправлялись настроением. Не успев съесть и половину, Вован махнул рукой:

— Гарик, садись к нам!

Услышав, что заказ буквально разбухает, Гарик стал еще чуть веселее, а потом и правда присел.

— Ну, и кто тут шишку держит? — поинтересовался Вован.

Гарик сделал подозрительное лицо и совсем мрачно протянул:

— А говорили, поэсть-шмоэсть, а сами…

— Да не, Гарик, в натуре, — успокоил его Вован, — мы так, на реконструкцию приехали.

— А, так вы из этих нэнормальных с шашками, — подозрительно рассматривая Вована, сказал Гарик. — А так и не поймешь.

— Гарик, мы чисто по истории, — снова попытался убедить его Вован и сделал эдак пальцами.

После этого подозрительность Гарика повысилась до критического градуса. Видимо, он решил, что сейчас беспредельщики начнут разносить его драгоценное кафе, а потом все свалят на военных историков. Гарик сильно напрягся. Пришлось разряжать обстановку, показывать ему журналистские документы, объяснять, что мы из Питера, на что Гарик продемонстрировал осведомленность:

— Тамбовские?!

Положение спас в этот раз Старопшенов. Он, встав между ними, стал что-то втирать на классической латыни.

— А, испанский, — покивал головой Гарик, — уважаю.

— Не испанский, а итальянский, — строго поправил его Вован.

— Тоже уважаю, — снова покивал Гарик и выпил. Старопшенов упал лицом в зелень.

— Ученый он, — словно в гордости за свое дитя, сказал Вован.

— Филолог, — для убедительности уточнил я. — Ученый-филолог.

— Ученый, — с некоторым, правда, сомнением покосился на Старопшенова Гарик.

Через час мы уже разговаривали на смеси армянского, русского и латинского языков, поскольку Старопшенов категорически отказывался вспоминать родную речь.

                    Толковище № 1
         «Ленинград»: «Паровоз»

Как и бывает в моменты расслабленности, случилась беда.

В помещение «Хенкальной» вошла группа молодых людей в дешевых кожанках. Над ними предводительствовал массивный, почти как Вован, непонятного происхождения человек с угрюмым, перекошенным шрамом лицом.

— Гарик, иди сюда, — внятно и четко скомандовал он.

Гарик, изменившись собою, начал привставать и произнес:

— Сэйчас начнется…

— Гарик, сиди с нами, — бросил Вован в воздух, даже не повернувшись.

— Гарик, иди сюда, — бросил вошедший.

Рука Вована опустилась на плечо Гарику нежно и дружески. — Сила в правде брат, а правда, она…, — тут он задумался.

— Самое главное — это историческая правда, — подал голос Старопшенов.

— Точно, а история эта плохая, — подытожил Вован.

Кожаные куртки начали медленно приближаться к нам. Дальше все смешалось в один клубящийся абсурдом миг. Вован схватил стоящую на столе бутылку и ловко сделал розочку. Я подхватил тяжелую пепельницу. Местная братва метнулась в сторону, и в руке у кого-то что-то блеснуло.

Старопшенов, находившийся до этого в состоянии летаргии, вдруг вскочил на стол, встал в позицию и разразился речью на непонятном языке. Возможно, это был арамейский. Или санскрит. Или так Старопшенов разговаривал на русском. Бедный Гарик в руках держал свой кухонный меч, правда, пока не знал, против кого пустит его в ход. Он нас и спас.

Человек со шрамом с тревогой посмотрел на неадекватного Старопшенова, вгляделся в Вована и сделал знак, после которого его шавки немного отодвинулись.

— Я Мусса, — сказал он, как о чем-то само собой подразумевавшемся

с момента сотворения Вселенной. — Я — брат Шамика, — так же торжественно сказал он. Видимо, Шамик существовал еще до создания Вселенной и до сих пор носил ее в своей папахе.

Но Вован показал, что и он не первый день на свете. Нахмурился, как будто что-то вспоминая:

— Шамика Большого или Маленького?

Но, видимо, в миропонимании Муссы умещался только один Шамик.

Подумав, он сказал:

— Местного.

— Так ты не с гор спустился? — деланно удивился Вован.

— С гор, — солидно признал Муса, — но я местный.

— А раз местный, то должен знать, что в окрестностях проходит событие федерального масштаба. Оно войдет в анналы российского военно-исторического движения, — надменно откинув голову, произнес Вован. На слове анналы «местные» нахмурились.

— Долг каждого человека, который поддерживает общечеловеческие ценности, к какой бы конфессии он ни относился — всячески помогать такого рода мероприятиям. Это наше наследие, — сказал он и склонил голову.

Услышать такое от Вована было для меня потрясением.

Вован продолжал:

— И я, как один из сподвижников родоначальника этого движения, — тут он сделал широкий жест рукой в сторону Старопшенова (на этом месте начал трезветь не только я, но и находившийся в полукоматозном состоянии Старопшенов), — как один из его апологетов, — я призываю участвовать и вас. Кто как может.

Старопшенов распрямился и посмотрел гордо и мутно куда-то вдаль. Мне пришлось сделать серьезное лицо. Гарик прижал свой кухонный меч к груди и с недоверием смотрел на Вована.

Пока вновь прибывшие переваривали речь, Вован шепнул мне:

— Слышь, брателло, я тут лишнего не набазарил? Я ведь не филфак заканчивал, а только химический.

Уже сама мысль о том, что у сибирского товарища высшее образование, была невероятным открытием.

В разговор вступил Мусса.

— Так мы и не против, но, сам понимаешь, брат (тут он сделал характерный жест, расставив пальцы), эта территория наша, мы и отвечаем. За присмотр нам платят, — выражение его ошрамленного лица при этом стало печальным. И дальше с житейской мудростью добавил: — По понятиям живем, брат, — явно подразумевая, что в понятиях на данном участке местности волочет только он, Мусса. Ну и брат его, Шамик, хозяин местной Вселенной.

Вован парировал:

— Территория ваша, а тема наша. А если хотите в нашу тему — входите долей. Это если по понятиям. Брат.

Тут до меня дошло, что он сделал местной братве предложение участвовать в военно-исторической реконструкции. Мусса задумался, но Вована неожиданно поддержал крепкий рыжеватый парень:

— Мусса, и правда, по понятиям все. Надо смотреть, что за тема.

Мусса поморщился

— Равиль, ты снова вперед лезешь… Так что там за тема?

Тут Вован толкнул меня в бок: пришел мой черед базар держать.

Я вкратце объяснил суть событий, которые произошли под Торчком семьсот лет тому назад и привели к данному мероприятию. Старопшенов иногда сопровождал мой рассказ гримасами и историческими комментариями, которые он делал, эстетски поправляя съезжавшие на нос очки. В общем, вел себя, как настоящий ученый.

Мусса все больше и больше хмурился: тема была явно мутная, — а Равиль все внимательнее слушал. А потом поинтересовался:

— А вы с какой стороны?

Посмотрев на него тяжелым взглядом, белобрысый Вован констатировал:

— Татарами нас назвали.

— Мусса, я — в теме, и посмотрю от местной братвы, — решительно сказал Равиль.

— Я тоже, — выступил вперед какой-то нескладный веснушчатый парень в потертой кожанке.

— Коляня, ты-то куда лезешь, ты же вообще, совсем местный — из Торчка же, — скривился Мусса.

— Поэтому и интересно просто, — сказал Коляня.

— Ладно, но если что — перед братвой ответите, — сказал Мусса, глядя на Вована и потирая ушибленный лоб.

— Все мы за что-то ответим, — возразил тот, прищурившись. — Все мы когда-то за что-то ответим, — добавил он. В глазах его тлел непонятный огонек — так только-только разгорается сверхновая звезда после взрыва. Я смутно понял, что в черепной коробке этого сына Сибири зреет пока еще даже и не план, но, во всяком случае, идея. И мы поехали.

                    Толковище № 2
            «Там вдали, за рекой»⁷

Мы расплатились с Гариком, потом Вован отвел его в сторону и начал о чем-то толковать. После пятиминутной беседы Вован повернулся и торжественно произнес:

— Гарик, водка и мясо — с нами.

Гарик сделал неопределенное лицо:

— За денги… Нэмного, — признал он.

К нам подошли Равиль и Коляня. Коренной торчковец (торчожанин, торчкогородец?) Коля с выражением легкого недоумения на веснушчатом лице внес важный для него вопрос:

— А можно, я возьму с собой братана своего младшего, ему всего шестнадцать? Он на мечи очень хочет посмотреть…

Вован важно кивнул — можно, а потом посмотрел на часы.

— Через полчаса стрелка с ботанами — надо поторопиться. Опаздывать западло.

Равиль в согласии кивнул. Мысль о том, чтобы тащиться по августовской жаре — а к тому времени стало еще и невыносимо душно от местной особо злой торчковской пыли — показалась страшной.

— Слышь, смотрящий, — обратился Вован к Равилю. — Ты местный, с тебя и колеса.

Равиль снова кивнул, и мы вышли на раскаленную улицу Торчка. Коляня показал пальцем:

— Вон брательник мой, а вон Равилева «бомба».

То, что у заместителя главаря местной братвы относительно свежая BMW, было не так удивительно. Гораздо более нас поразил брат Коляни — Миша (для своих — Михаил Иванович, или Мишаня), здоровенный увалень.

— Мишаня в спортинтернате учится, — видя наше недоумение, где-то даже восхищение, уточнил Коляня, — диск мечет.

— Не мечет, а метает… В смысле, не мечу, а метаю, — басом поправил старшего брата Мишаня, — и не диск, а молот.

— И далеко? — поинтересовался я.

— В Москве, — с гордостью сказал Мишаня.

— В смысле, насколько мечешь?..

— Почти на восемьдесят метров. И не мечет, а метает, — обиделся за брата Коляня.

Михаил Иванович важно кивнул и достал из заднего кармана спортивных «адидасов» фотокарточку. На ней был изображен он сам, все в тех же «адидасах», рядом с известным тогда кремлевским деятелем. А место я определил как Георгиевский зал.

— Это мы универсиаду выиграли, — уточнил Мишаня.

Спрашивать, что делал шестнадцатилетний подросток с пятью классами образования на универсиаде, было излишним: Родина послала. Ведь редко какой университант бросит (то есть метнет, прошу прощения) молот хотя бы метров на двадцать. А Мишаня может бросить на семьдесят. И даже на восемьдесят... То есть метнуть.

Главари военно-исторической реконструкции уже собрались на вечевой поляне (и, вероятно, даже успели счастливо выдохнуть, заметив наше отсутствие), когда на нее вылетела «бомба» Равиля. С переднего сиденья бодро вскочил Вован.

— Здорово, братва, — поприветствовал он всех.

Явное улучшение нашего материально-технического снабжения и вероятная скорая интеграция в местные деловые круги не осталась незамеченной. Историки начали переглядываться и снова протирать очки.

— Не ссыте, — увидев замешательство, успокоил Вован. — Как скажете, так и будет. Где нам, татарам, сбираться?

— Собственно, об этом мы и хотели поговорить…

— Хотел — говори, если уверен, что братва не против, — бросил Вован.

— Дело в том, — продолжал гораздо более вкрадчиво Веня, — что после вашего ухода в город создалась неконструктивная обстановка… Часть наших товарищей, особенно так называемые татары, побросала работу. Глядя на вас.

— Ну?! — удивился Старопшенов.

— Ну, вот и создается нездоровая атмосфера. Значит, кто-то должен держать лагерь в порядке.

— Порядок держать мы готовы. Легко, — уверенно глядя на Веню, заявил Вован.

— В смысле, убираться, мыть посуду, — быстро поправился Сергей.

— Не, мы готовы поддерживать порядок, а остальное — вы сами, — подхватил мысль Вована я. Тот кивнул.

Посмотрев на своих товарищей с видом «ну я же вам говорил», Веня совершил, вероятно, самую большую ошибку в своей военно-реконструкторской жизни.

— Вот как раз это мы и хотели обсудить, — продолжил он деловито. — Предлагаем разделиться уже сейчас. Вы разбиваете свой лагерь, а об остальном договоримся.

Вован неопределенно пожал плечами, и в глазах его снова коротко, но явно блеснул странный огонек.

— Мы только «за».

— Тогда вам покажут место, там вы познакомитесь со своими, хм, коллегами, — почти официально проинформировал нас Сергей.

— Чудесно, — так же чопорно ответил Вован. — Пойдемте же, друзья.

Равиль сохранял нейтральное выражение, впрочем, так он, похоже, смотрел на жизнь всегда. Мишаня разговор пропустил, поскольку восхищенно таращился на оружие. Коляня вид имел вполне торчковский. Старапшенов был снова не с нами. А Сергей оглянулся на товарищей с тревогой.

— Вот ваше место, — махнул он рукой в направлении подлеска. — Завтра добро пожаловать на фестиваль.

                     Военно-исторические отбросы
        «Кино»: «О-о-о, это странное место Камчатка»

Место было загаженным пустырем, а сразу за ним начиналось болотце-озеро. На полянке толклись те, кого Сергей назвал нашими «коллегами», то есть потенциальное «татарское» войско — самые обделенные исторической жизнью.

Старопшенов пробормотал разочарованно:

— И ни одной девки!

— Здорово, братва! — поприветствовал кучку «коллег» Вован. В ответ с деланной наглостью раздалось: «Здоровее видали». Впрочем, судя по тону, на этом тезисе никто особо не настаивал.

На нейтральном и непроницаемом лице Равиля поднялась бровь. Мишаня разочарованно искал блестящие шеломы, лицо Коляни приобрело обиженное выражение.

— Че-то тема какая-то гнилая, — вполголоса пробормотал Равиль. Вован не сразу нашелся что ответить. Помедлив, произнес:

— Нас кидают, но мы не кинемся.

В это время военный историк Сергей аккуратно, на цыпочках за нашими спинами направился в сторону лагеря «русичей». Но из-за спин высунулась жилистая рука Равиля, и ухватила нашего провожатого за руку.

— О, кстати, — вступил уже Вован, — а где обещанные сабельки и прочее барахло?

— Это не моя компетенция, — залепетал Сергей, — это к Вене…

А Веня уже спешил с группой «русичей» на помощь.

— Постойте, — умиротворяющее всплеснул он руками, — все как обещано — вот амуниция, — с этими словами на землю полетели какие-то железки.

Отдельно свалили фуфайки с прикрепленными чешуйками, символизирующие доспехи татар. Чуть поодаль бросили кусок брезента.

— Это вам палатка. А еду, извините уж, мы покупали только на себя.

Вырвав из нашей толпы Сергея, военно-исторические главари быстро испарились. Лишь Сергей пару раз оглянулся, как мне показалось, виновато. «Татары» столпились вокруг «амуниции», с некоторой брезгливостью рассматривая ржавое и потертое барахло. Особенно жалко было смотреть на Мишаню, переростка-молотометателя. И именно он выразил «коллективное бессознательное», которое уже рвалось на поверхность,

пробивалось к осмыслению.

— Да ну его на хрен, — глубоким басом прогудел юный спортсмен.

Его брат Коляня дал меньшому подзатыльник: «Че материшься?», — но мысль поддержал:

— Странная какая-то тема.

Равиль уже во всеуслышание развил свою мысль:

— В натуре, Вован, гнилая тема, че братве втирать будем?

Вслед за ним загудели и остальные «татары». Деморализованные воины выражали даже не свое нежелание участвовать в предприятии, но намерение снова просить милости в соседнем лагере. Несколько получше экипированных «монгольских» нойонов уже собрались идти туда — там друзья реконструкторы, которые сейчас сядут у костра и будут пить водку, а здесь — «непонятно кто и непонятно зачем стоит в голом поле с голым задом».

Честно говоря, и я, протрезвев, уже был готов с облегчением махнуть рукой и отправиться на вокзал. Но были два человека средь нас, которым судьба предприятия оказалась критически важна. Одному из них, Старопшенову — по якобы научным соображениям. Другому, Вовану — вероятно, по упертости характера.

Равилю Вован ответил просто:

— Пусть кто хочет сам себе что надо и куда надо втирает.

А к остальным обратился:

— Братва, вы к этим… собрались (кивок в сторону лагеря русичей), которые вас как шестерок и шнырей гоняли?

                    Речь Вована
       «Если будет правда, будет и свобода»⁸

Начал он банально, но по существу:

— Братва, это, в натуре, гнилой расклад. Это не то, что не по понятиям, это даже и не беспредел. Потому что где беспредел, то он для всех беспредел. И для тех, кто беспредельничает, и для тех, кто терпит. Если терпит. А эти, — и тут он взмахнул рукой в сторону лагеря русичей, — как бы сами понятия знают, по своим понятиям живут и нам говорят, что в них волокут, но понятия свои объяснить не хотят. Может быть, я бы и согласился с их понятиями, а может, и нет, но ведь меня вместе с вами и за брата не считают. Да что там, меня даже за сявку, как и вас, не считают, раз понятия объяснять не хотят. То есть вообще никем считают. А когда нет понятий, то даже и беспредела быть не может. Беспредел есть там, где есть люди, и унижение человека, пусть и сявки, пусть и «шестерки», а нас и за людей

никто не считает.

Вован еще раз внимательно осмотрел татарские лица — каждого по очереди. А на лицах, между тем, пролегли закатные раскосые тени.

— Если мне не хотят что-то объяснить, то либо не хотят мне сказать правду, либо знают, что у них правды нет. А это напрягает, ведь так? — всмотревшись в татар, с нажимом произнес Вован.

— А еще напрягает то, что мы, походу, должны по любому проиграть.

Из передних рядов татарского войска раздался робкий военно-исторический голос: «Такова историческая правда…»

Вован набычился:

— Ну, даже если так, это не значит, что я легко солью им.

И тут он перешел на вполне нормальный литературный язык. Это был сильный удар.

— Мужики, парни, друзья! Даже если нам суждено проиграть, это не значит, что не надо драться. За ними численный перевес, у них оружие и водка, а также бабы и палатки, но у них нет правды. А если у них нет правды, то все остальное не имеет для них никакого смысла. Потому что сами они — твари бессмысленные. И причина тому проста: когда ты не можешь оценить, что хорошо, а что плохо, когда ты не знаешь, зачем ты держишь в своих руках то ли стакан, то ли нож, то ли теплое тело, когда у тебя нет смысла в том, зачем ты это держишь, то тогда нет и правды. Можно жить не по понятиям, можно жить вообще по беспределу, но важно понимать это, понимать, что ты живешь неправильно, без правды. Если ты понимаешь, что это так, что ты неправ, хоть тебе это и выгодно, то ты еще человек, а если ты края потерял, и внутри ничего даже не шевельнулось, то ты — автомат, типа АК.

— …И последнее. На самом деле вот сейчас и здесь каждый как хочет, так и сможет. Я не буду никому ничего доказывать. Я тут никто, но остаюсь. Тут все неправильно, не по-человечески. Поэтому и остаюсь, чтобы люди здесь были. Хотя бы один человек остался. И если я останусь один, то этим будет только хуже.

«Татары» внимательно, задумчиво, но уже сосредоточенно смотрели на Вована, друг на друга, в наступающую прохладу вечера. Они уже не были просто военно-историческим сбродом. Правда, они еще и не знали, кем они были, но чувствовали: они кто-то.

                    «Кетеринг, ять»
           «Король и Шут»: «Ели мясо мужики»

Сумерки стали такими густыми и прохладными, что их уже можно было прихлебывать. Повисшее молчание твердело. Никто не решался сказать слово. Этот, без всякой иронии, пафосный момент всякий опасался вспугнуть.

Тут-то и раздался автомобильный сигнал «ламбада», и на поляну выкатился старенький микроавтобус «Фольксваген».

«Татарва» недоуменно переглянулась. Только Вован с улыбкой голодного людоеда шагнул вперед. Автобусик остановился, оттуда выскочил Гарик и деловито поздоровался с Вованом, а остальным кивнул мрачновато.

— Все привез? — осведомился Вован.

— Как договаривалис, брат, — все также мрачновато ответил Гарик.

— Что там? — осведомился кто-то из «татар».

— Там? — переспросил Вован. — Там — наше все. Там наши спальные места. Там — наше светло и тепло на сегодняшний вечер. Гарик нам устроит кетеринг, ять!

Я не стал уточнять, откуда Вован знает такие мудреные слова.

В это время Гарик извлек из автомобиля мангал, кастрюли и ведра, из которых потянуло запахом маринада, корзинки с овощами, сетки с луком и картошкой.

Раздался приятный мелодичный звон. Толпа облепила микроавтобус, с жадным любопытством заглядывая внутрь. Этот, такой обнадеживающий, звук не мог обмануть, потому что это был звук вытаскиваемого ящика водки. Звук повторился, а потом — еще и еще. Перешептывание переросло в гомон, затем в гудение, и закончилось общим безудержным воплем.

— Спокойно, братва, — приглушил товарищей Вован. — Все оплачено, но водяру выдаю исключительно я, иначе упьемся.

Из толпы змеем вылез Старопшенов, у которого оттопыривался карман. Он развинченно направлялся ко мне, но тут его догнала рука Вована. Старопшенов покраснел и незаметно отдал бутылку.

Через час мангалы весело дымили, овощи весело рубились, а Гарик и несколько добровольцев нанизывали шашлык. Запах жарящегося мяса поплыл по окрестностям и достиг-таки лагеря русичей. Еще через минут пять гомон с той стороны стал стихать.

А Вован считал водку.

— Когда война? — обратился он ко мне.

— Послезавтра.

— А завтра?

— Завтра у них фестиваль воинских искусств, а что?

— Да еще ничего, считаю, сколько водки выдать, чтобы завтра на опохмел осталось. В общем, по бутылке на нос — нормально, — деловито решил Вован.

— Да уж куда нормальнее, — согласился я, глядя на Старопшенова, который что-то вещал жадно припавшим к этому источнику знаний «татарам». Вован вслушивался в бредни Старопшенова все более и более осмысленно.

                    О теплоте и великодушии
                     «Аквариум»: «Бурлак»

Русичи столпились у границы своего поселения, пытаясь рассмотреть в сумерках, что творится у соседей. Они понимали, что сейчас там будут хорошо кушать и неплохо выпивать, но им хотелось в этом и убедиться. Как известно, более восьмидесяти процентов информации человеческие существа получают при помощи глаз, часто, кстати, этими самыми глазами рискуя.

Тем временем довольные «татары» получали у Гарика порции шашлыка и водку у Вована. Это была первая, самая вдумчивая часть пьянки. В этот момент участники мероприятия ведут себя сдержанно и чинно, все вежливы и уступают друг другу дорогу и места. Неброская радость и нежное предвкушение легкой эйфории в обществе друзей, теплое ожидание беседы среди единомышленников, жажда обогащающего ум дискурса — вот что в этой чинной неторопливости.

К тому же удача, счастливое стечение обстоятельств, неожиданная радость — все это большинство из нас делает великодушнее и дружелюбнее, не правда ли?

И вот так наши товарищи, сидя у костров, обменивались добрыми и радостными шутками. Теплые и благодушные, мы провозгласили первый тост. Невольно все посматривали на Вована, и вроде бы пили за успех безнадежного дела, а выпили за гаранта этого успеха. Потом мы пили друг за друга. Затем снова за успех, а потом начали пить каждый с каждым и каждый за каждого.

Прибывшие из соседнего лагеря, как им казалось, незаметно подходили к кострам. Я тоже как бы невзначай кивнул на них Вовану и Равилю. Последний собрался шугнуть лазутчиков, но Вован остановил — пусть. Некоторых соседей и будущих противников наши ватажники втихаря угощали алкоголем — жест небывалого великодушия. А великодушие, как известно, подавляет.

Интересоваться было чем: еще два часа назад растерянная, глядящая жалкими и голодными глазами кучка отщепенцев превратилась в веселую ораву свободных людей.

                    Военно-историческая лекция
              «Аквариум»: «Мой друг музыкант»

И тут проснулся Старопшенов. Точнее, он начал вещать какие-то исторические знания еще раньше, не приходя, так сказать, в сознание. Но в последние полчаса его выступление приобрело характер водной феерии с индо-европейским оттенком.

— Кто такой Чингисхан? — спрашивал он у аудитории, которая недоверчиво взирала на лектора.

Кто такой Чингисхан, знали все.

— Вот вы, например. Как вас зовут? (В такие моменты Димка был отменно вежлив). Юра? Так вот, Юрий, вы знаете, кто такой Чингисхан?

Юрий вяло пробормотал, что Чингисхан был первым владыкой монголов, начавшим великие походы и построившим огромную империю, дал монголам Ясу — законы, и вообще — это один из самых успешных и кровавых завоевателей.

Старопшенов слушал начитанного Юрия с нескрываемым скепсисом.

Не дослушав до конца, он остановил Юрия где-то на завоевании Хорезма.

— Самое главное, что он был настоящим индо-евопейцем, как и мы. Просто наши предки ушли в одну сторону — на Русь, а предки Чингисхана — в другую. А так — между нами никакой разницы.

Несколько иначе информированные участники дискуссии пытались упоминать что-то про татаро-монгольское нашествие, но Старопшенов с академическим и пьяноватым апломбом остановил их возражения.

— Не было никакого нашествия, — и, предвидя взрыв возмущения: — Ну, были там, типа, какие-то разборки, не разобрались сначала, так все же свои. Лев Гумилев во многом ошибался, но кое в чем был прав. Вот он указывает на крайнюю близость Древней Руси и так называемой Орды, хотя это слово дискредитировано недобросовестными историками.

— То есть — и ига никакого не было? — в голосе вопросившего были и сомнения, и надежда.

Глядя сверху вниз, победоносно оскалясь, Старопшенов совершил очередной переворот в мозгах своих товарищей:

— Ну, конечно же, не было! Был военный союз. В нем имели место внутренние противоречия. Так ведь разборки были и в Европе, и среди исконно русских князей. И неизвестно кто больше народа повырезал: татары у нас, мы у татар — или мы сами у себя.

— А что же за битва тогда была здесь, около Торчка? — подал голос из задних рядов какой-то приблудный из соседнего лагеря. В голосе сквозила пьяная обида. — Русичи победили!

Старопшенов без всякого сомнения в голосе, тоном университетского преподавателя (позже, по недосмотру провидения и университетской администрации, он им и стал) ответил:

— А ничего достойного внимания тут не было. Мелкая стычка вроде бандитских разборок. Одна братва наехала, другая ответила. Кому-то не повезло. В результате мы имеем факт победы при старинном городе Торчке. А кто там за кого был, и кто кого резал — додумали историки.

Меня пихнул в бок Равиль: смотри, без братвы нигде не обошлось! На заднем плане я заметил озабоченные лица Вени и Сережи.

— Значит, разборки, говорите, — думал вслух Вован…

                    «Мы — орда!»
         Хачатурян: «Танец с саблями»
        Бородин: «Половецкие пляски»

Градусы росли. После таких воодушевляющих речей, и, особенно, водки с шашлыками, татарское войско пришло в возбужденное состояние духа. Из соседнего лагеря на халявное угощение подтягивались русичи, которые позабыли о своем ранее высокомерном отношении к нам.

Веня и еще несколько идейных товарищей пытались загнать своих подопечных в лагерь, но те лишь отмахивались. Пьяные крики и смех раздавались все громче. Все воинственнее, хотя и далеко не скоординировано, двигались «татары». Те, у кого были сабли, ими размахивали.

К нашему костру подошла делегация во главе с Веней. Топорща бороду, он, тем не менее, сдерживался.

— Нам кажется, — просипел он, — что вечеринку пора прекратить. Завтра у нас фестиваль…

Вован посмотрел на него надменно и спокойно.

— Это у вас фестиваль, а нам показывать нечего, — глядя исподлобья, сказал он. — Мы подготовиться не успели.

— Кроме того, — продолжил Веня, — вам завтра предстоит еще выбрать ваших воевод, Забудай-хана и Аблажай-нойона.

— А зачем на завтра откладывать, — выступил я, — как раз самое время.

От нашего и соседних костров понеслись одобрительные крики. Старопшенов проорал что-то про то, что именно он желает быть императором, но его осадили, а вперед выступил Равиль.

— А че тут думать. Вон Вован пусть ханом и будет!

— Вована на царство! — понеслись крики. К костру продолжали подходить наши товарищи, и через некоторое время, вникнув, тоже приветствовали кандидатуру нашего бандитского друга.

— Ставлю на голосование, — прогудел Старопшенов. И, не глядя, по сторонам, резюмировал: — Единогласно.

— Братва, — Вован обратился к нашим, — вот теперь мы — орда. Еще по одной, и нашим соседям пора спать.

Веня переглянулся с Сергеем. В этой короткой ментальной связи явно проскочила мысль о том, насколько они недооценили масштаб проблемы. Впрочем, в успехе предприятия они не сомневались.

Русичи двинулись к своему лагерю, мы же начали располагаться на ночлег. Палаток не понадобилось. Подо мной был брезент, голова покоилась на какой-то фуфайке, а сверху смотрели крупные, как молочные капли, звезды, изредка вычерчивая мгновенные бледные линии — они падали, но все время куда-то в сторону от меня. От озера пахло сыростью и тиной, жужжали комары, но догоравший костер еще хранил тепло и отгонял кровососов дымом.

Я засыпал с чувством, что иду правильным путем. Сомнений не было.

                    Конкурс строя и песни имени Ратибора
                                       «Хава-нагила»

Наутро никого у костра я не обнаружил. Пожав плечами, поднялся и отправился к озеру умываться. Но тут из леса с мешками вышли Вован, Мишаня, Равиль и Коленька.

Следом подошел Старопшенов, вслушался и поднял палец:

— О! Демонстрируют.

— Что демонстрируют? — спросил Равиль.

— Воинские искусства, — объяснил Старопшенов. — У них фестиваль, типа.

— Я пойду, — обозначил свою позицию Вован, — только народ накормим.

Осмотрев толпу вокруг нас, он продолжил:

— И немного напоим.

И он двинулся в лагерь.

В мешках оказались хлеб, тушенка, чай, плавленый сыр и другая провизия. «Татары» воспрянули духом. Особенно же их порадовала новость, что, по случаю тяжелого похмелья, их снабдят необходимыми терапевтическими дозами спиртного.

Вован, окончив раздачу еды и водки, собрал весь свой штаб и предложил прогуляться в соседний лагерь.

На фестиваль «русичи» и иже с ними, надев брони и кольчуги, с гордостью демонстрировали древнерусские ратные девайсы. Со стороны они напоминали блондинок с обновками. Наши будущие противники посверкивали, позвякивали и побряцывали.

Вспомнив о завтрашней схватке, я засомневался: выдержит ли здоровье? Равилю тоже было явно не по себе. И лишь юный спортсмен Мишаня с искренним восхищением глазел на выставку достижений военно-исторического хозяйства — топоры, мечи, сабли. В нашем стане такие приспособления имелись только у четверти. Вован, серьезный, но не встревоженный, заявил:

— Фигня, братва, на «стреле» разберемся.

С фланга подплыла стальная башенка, из которой торчала рыжая борода Вени.

— Забавно так, да? — ощерился Равиль.

— О, Старопшенов! — раздался голос Сергея. — Не передумал? А то переходи к нам.

От вчерашней растерянности военных историков не осталось и следа. Они были самоуверенны, защищены толстыми слоями стали, меди и прочего металла. Старопшенов же, успевший перейти на новую стадию опьянения, если о чем и жалел, то только о том, что его ограничивают в спиртном.

— Сами еще пожалеете, что его императорское величество оскорбили, — пробурчал он.

Веня развернулся к нам чешуйчатой спиной и пошел к дружине.

И — начался фестиваль. Выскочили два натасканных бойца, закрутили мечами и топорами, замелькали лезвия. Далеко не каждый удар противника удавалось парировать, и через некоторое время на нагрудниках появились вмятины. Глядя на этот поединок, даже Вован нахмурился:

— Спортсмены, ять, фехтовальные.

Невзирая на то, что «фехтование» больше смахивало на цирк, минуты через три единоборцы начали выдыхаться. Наконец, один из них пропустил «смертоносный» удар, и схватку объявили оконченной.

Потом в фестивальный круг выпрыгнули два странных персонажа в широченных синих штанах. У одного из гладко бритой головы торчал клок волос, второй был натурально острижен под горшок. С уханьем и гиканьем они начали заковыристо махать ногами, атлетически прыгать и крутить какие-то замысловатые фигуры руками. Оказалось, что это украинская команда демонстрирует «боевой гопак».

— Ну, это вообще трендец, — прокомментировал Вован данное представление.

Далее друг напротив друга выстроились две группы так называемых русичей. Кто-то что-то гаркнул, и команды принялись охаживать друг друга мечами и топорами, хоть и получалось это у них совсем не так ловко, как у первых двух бойцов. Невеликое свое мастерство они компенсировали энтузиазмом, но было видно, что перед нами все-таки, прежде всего, историки, а потом уже военные.

Время от времени из толкучки выскакивал какой-нибудь «раненый» ратник и бежал к месту, где оказывали первую помощь.

Между тем фестиваль воинских искусств перерастал в банальную пьянку. На арене появились какие-то девицы, которые принялись было исполнять заунывные напевы. Веня представил их как Ансамбль Аутентичной Песни Среднерусской Возвышенности. Послушав девиц минуты три, я пришел к выводу, что победить народ, которые придумал и пел такие песни, весьма непросто.

Потом все пригляделись повнимательнее к девицам, и они перестали интересовать пока еще трезвых военных историков.

Зато в составе украинской сборной по боевому гопаку мы заметили нескольких более интересных персонажей женского пола… и некстати. Старопшенов нарезал уже второй круг по лагерю противника в поисках знакомых, выпивки и приключений. Останавливаясь то у одной группы, то у другой, он заводил скоротечный разговор, наливал себе щедрой рукой и, пока его собутыльники не успевали разобраться, кто он такой есть, прощался и двигался дальше. Наконец, Старопшенов натолкнулся на украинскую группу «поддержки».

— Привет, девчонки! А давайте дружить, — радостно блестя очками, предложил он.

— Давайте, — охотно согласились девушки.

— Вот вы, — игриво обратился Дима к одной из дивчин, — пойдемте в ели, я вас там отдружу.

— Это шо? — встрял в разговор гопатист, и разом повеяло духом вольного простора, а также салом, чесноком и горилкой — Я не вразумыв.

— Я вразумлю, я ученый, — ответил ему Старопшенов.

Завязалась потасовка. Старопшенов и гопатист ловко махали ногами. Происходящее напоминало кислотную мультипликацию. Синие шаровары, Старопшенов, какая-то девка и куча идиотов в кольчугах и с мечами в руках — все слилось в странный сон. После таких весь день, а иногда и всю жизнь думаешь: что же ты видел? Потом проходит лет десять, и ты вспоминаешь об этом сне, когда все вдруг повторяется в жизни.

И вдруг гопатистов (гопатырей?) словно раскидало в стороны. Старопшенова тоже отбросило. Посреди образовавшейся пустоты стоял Вован. Где-то в стороне валялись синие шаровары.

— А, я так и подумал, что это снова вы, — раздался за спиной почти довольный голос предводителя русичей Вени. — Впрочем, ерунда. Я пришел обсудить завтрашнюю битву.

— Давай. Толкуй, — кивнул ему в ответ Вован.

                   Инструкция к применению
               «Манго-Манго»: «Пули летят»

Веня встал, уперев руки в боки и гордо воззрился на нас. За его спиной стояли еще несколько вожаков. Но Веня не учел, что «нас» было трудно охватить одним взглядом, и даже двумя. Дело не в том, что мы занимали широкую панораму, причина была заключена в совершенно различной, прошу прощения, ментальности. То есть тяжело было вот так вот сразу смотреть на всех с явным превосходством.

Старопшенов пытался двигаться сразу в двух направлениях. Он еще не забыл, что только что него почти в руках была Оксаночка. Равиль сидел на корточках, как-то по-особенному курил сигарету, выражая недоверие к Вене, происходящему в лагере, погоде, пролетающим от озера уткам, военным историкам и военной истории. Два местных, простых таких парня — недобандит Коляня и его брат, спортсмен Мишаня, — ошалело озирались по сторонам. Что касается меня, то в таких случаях я включаю «журналиста»: скепсис, снисходительность, спокойствие.

Как-то само собой получилось, что в центре оказался Вован. Покосившись на него, Веня осторожно начал:

— Надеюсь, вы помните, что у нас завтра? Завтра у нас военно-историческая реконструкция, — и он поднял вверх указательный палец.

Старопшенов воззрился в небеса. Коляня и Мишаня просто посмотрели вверх.

А Вован кивнул:

— Войнушка.

Веня сморщился:

— Можно сказать и так, хотя и не надо. Я, собственно хотел обсудить условия проведения нашего, гм, мероприятия. Так вот. Завтра в десять нольноль татарское войско должно подняться на вал, где русичи отразят первое нападение. Татары отступят, оставляя многочисленных убитых и раненых.

— А русичи? — с подозрением осведомился Равиль.

— У них тоже будут потери, — заверил его Вован.

— На первом этапе будут, — согласился Веня.

— Хм, — сказал Вован.

— Хм, — сказал Равиль.

Веня подозрительно покосился на них и продолжил.

— Затем татарское войско еще раз попытается штурмовать укрепления Торчка, но его успешно отбивает русская рать.

— Не вопрос, — как-то слишком спокойно согласился Вован. — У нас — войско, у вас — рать.

— Да, нас рать… то есть, мы — рать! — почти сорвался Веня. Но взял себя в руки.

— Так вот. Мы, то есть, наша рать, — вкрадчиво и осторожно заговорил он, — отбиваем нападение с большими потерями. С очень большими потерями. Среди татар. А потом переходит в наступление, спускается с вала, — говорил Веня с чувством растущего превосходства. — И наносит решающий удар.

— А у вас будут потери? — снова осведомился Равиль.

— Почти не будет, — проинформировал Веня.

— А как так? — удивился Равиль.

— А вот так! Такова историческая правда, — резюмировал Веня.

Повисла неприятная тишина. Вован смотрел в сторону будущего поля боя, Равиль задумчиво и недобро смотрел на Вована. Веня с чувством выполненного долга, но все еще с раздражением смотрел на нас.

Внезапно раздался совершенно внятный и трезвый голос:

— Да хрень все это полная! Не было никакой битвы.

Это был Старопшенов. К нему повернулись все историки. Перед ними стоял еретик. Нет, хуже: военно-исторический отщепенец. Он посягнул на святое.

— А что было? — Вкрадчиво поинтересовался Веня.

— Разборка была. — Старопшенов принял академический вид, но просчитался. Вокруг него стояли люди, которые никому не могли уступить военную историю.

— Такова. История. Таков. Регламент. Проведения. Военно. Исторической. Реконструкции, — отчеканил Веня.

Старопшенов что-то хотел возразить, но военные историки уже шли в сторону лагеря. Их спины выражали возмущение. Вован с нехорошим блеском в глазах посмотрел на Старопшенова:

— Разборка?

— Ага, — дурацки осклабился Дима, — разборка.

                   Вечер перед битвой
       «Ногу Свело»: «Хару Мамбуру»

Из лагеря «русичей» слышались звуки, не оставляющие сомнений в том, что там уже праздновали завтрашнюю победу. Коляня, Мишаня и Равиль всматривались в сторону вражеского лагеря. Первые двое — с явной завистью, а Равиль — с непреходящей злостью.

— Пойдем в лагерь, — бросил Вован. — Поработаем.

В лагере снова витали декадентские настроения — нажраться или свалить, а лучше и то и другое. От вчерашнего воодушевления и братской расположенности не осталось и следа. Кто-то высказал уже неоригинальную мысль: а что мы, собственно, здесь делаем?

И тогда Вован произнес свою вторую речь:

— Братва! (Братва встрепенулась). Я гляжу, что отдых не пошел вам впрок. Так отдыхают люди, не отдавшие свой долг. А мы теперь, вроде как, должны друг другу.

Братва в тревоге переглянулась.

— А вот я вам всем скажу, кто кому должен, — вдруг оскалился Вован. — Мы вчера тут бухали, шашлыки жрали — было дело? Братве я поляну накрыл.

У кое-кого вытянулись лица, другие с брезгливым минам потянулись к кошелькам.

— Я не фуфел, чтобы с братвы бабло собирать, — с разочарованием продолжал Вован. — Те, кто так думают — не считают меня пацаном. Водка — это только водка, если за нее просто деньги уплачены и выпита она без уважения. А мы вчера, кто помнит, забились на дело. И если кто-то не всерьез, без уважения к товарищам и ко мне лично, это делал, то у меня к нему неуважение и претензия. Пес с ней, претензией, ее мы решим. А неуважение останется.

Братва между тем начала понимать, что шутки шутками, но многое — всерьез.

— Вот мы тут были на празднике этих... Реально, я думал, что все проще выйдет. Но они мало, что нас за людей не считают, но и кое-что умеют. Вдобавок с железками полный порядок. Но мы вроде как слово дали — стоять и биться по любому. Хотя, как мне объяснили, вроде должны слить...

Военные историки грустно закивали: слить. Да еще и получить крепко при этом. Вован исподлобья осмотрел скорбный ряд лиц. Он опустил глаза, а потом с удвоенной яростью всмотрелся в толпу.

— Но просто так сливать я не собираюсь — по любому… Короче. Если и получать, то не просто так. Вперед, братва, перед тем как заслужить пайку нам придется поработать. Буду вас учить, как вместо «получить» сделать «дать».

Обалдело восприняв эту информацию, так называемые татары вслед за Вованом потянулись на поляну, не видную со стороны оравшего и пившего лагеря «русичей».

Вован в центре лесной проплешины строил народ, а Равиль делил его на десятки. Тут же выяснялось, кто служил в армии, а кто пропустил это чудесное занятие.

Старопшенов же вещал вновь формируемому воинству, что такую форму устройства монгольского войска ввел сам Чингисхан. Войдя в привычное полусомнамбулическое состояние, он почти декламировал:

— Каждые десять воинов составляли отряд… Потом из десяти составлялась сотня… А из сотни тысяча… А из тысячи — десять тысяч…

Кто-то со стороны отметил логичность и стройность десятичной системы. Старопшенов, не поведя и бровью продолжал:

— Так вот… Десять тысяч составляли тумэн… То есть по-русски — тьму… И это не просто там какая-то десятичная система… Это — жизнь и смерть… Альфа и омега… Это ай эм ес, то есть, тьфу ты… Аз есьм — это мироустройство… Если хоть один воин из десятка бежал, то убивали весь десяток. Могли и весь тумэн — под корень…

Стоявший рядом со мной щуплый молодой человек покосился на Вована.

Десятков вышло чуть более десяти. Сравнимых с русичами по экипировке вояк у нас набралась человек пятнадцать...

Но тут из-за леса появилась «бомба». Вслед за БМВ на поляну выскочил фургончик меланхоличного Гарика. Мишаня и Коляня принялись выгружать из машин какое-то тряпье. Равиль же открыл багажник и, вытащив связки металлических палок, с перемотанными изолентой рукоятками.

— Короче, Вован, тут братва подогнала, че смогла. Фуфайки с местной зоны, ну ушанки там тоже, вощем, че было. Сам понимаешь, они сами люди обездоленные…

— Клифтуйся, бродяги, — бросил он уже «татарам».

Фуфайки оказались «фуфлом», как отрекомендовал их Равиль, но вот палки… Они были сделаны со знанием и любовью.

Наш отряд облачился в «доспехи». Со стороны «татары» представляли собою зрелище самое трагикомическое, пока не построились. И мне пришла в голову мысль, что если бы «русичи» увидели нас, военно-историческая реконструкция могла бы и не состояться. На поляне стояла сотня людей в ватниках. Из-под разбитых ушанок недобро блестели очки и глаза любителей военной истории, которых загнали в угол другие военные историки. Руки их сжимали натуральную лагерную арматуру. Стоял август 1998 года.

С удовольствием оглядев картину, Равиль поднял вверх большой палец.

— Смотри-ка, совсем как в Мордовии… — протянул он с ностальгией.

Народ крутил в руках полученные железяки, поправлял ушанки и перепоясывался поплотнее. К счастью, погода, с утра еще чуть не убившая похмельное войско среднерусским зноем, начала портиться.

Вован гаркнул:

— Сми-ирна! Вот сейчас мы и будем учиться, как не только «получить», но и «дать».

Заключалось обучение в набеге шеренги на рубеж, который он обозначал. На ходу полагалось кричать и размахивать палкой. Дальше десяток рассыпался (по-другому быть не могло: они натыкались на Вована), и на рубеж рвался другой. И так до бесконечности. В ответ на недоуменные замечания: зачем стараться, если все равно проигрывать, — Вован отмахивался.

Мы махали палками, кто во что горазд, стараясь не покалечиться и не покалечить. Сразу становилось ясно, кто насколько подготовлен, и Вован переставлял людей, происходило формирование войска.

Так продолжалось до вечера. Только в сумерках, когда сил уже не было, Вован повел нас в лагерь. Хотелось идти, а еще лучше — ехать на маленькой дикой степной лошадке и петь какую-нибудь дикую же песню.

                  Ночь перед битвой
         Марк Бернес: «Темная ночь»

Еще в армии я заметил за собой какое-то томление души. В нем чтото от тревоги, что-то от предвкушения, что-то от надежды, а время от времени накатывает и легкая волна страха. В этом томлении все вместе, но есть и еще что-то. То, что поэты прошлых веков называли «жаждой боя», которая, до времени не разбуженная, дремлет внутри.

В шестнадцать лет впервые ожидают этого, а потом многие разочарованно говорят: и это — все? Но именно слово «томление» — то самое заветное, то самое верное слово, которое подходит к этому состоянию. Душе и чувствам тесно, зудит кожа, по костям и сухожилиям идет сухая волна, глаза немного саднит. Курится не в затяг, а водка пьянит только на пятнадцать минут.

Вован раздал остатки водки и тушенки. Заехал Гарик, еще более грустными, чем обычно, глазами осмотрел наш лагерь и спросил: «Я приеду посмотреть, да?»

Старопшенов, проявляя незаурядное присутствие духа, или просто набравшись, тихо посапывал у костра. Я сидел и смотрел в сторону лагеря врага, машинально отмечая, что пьяное веселье там достигло самой свинской стадии. Слышался басок Вени, который загонял спать своих коллег. Вместе со мною в ночной шум вслушивался и Вован. Он сидел, опустив голову на кулаки, и сосредоточенно о чем-то размышлял.

— Знаешь, Вован, — обратился он ко мне, — мне кажется, что ты слишком буквально воспринимаешь факты. Ты увидишь, что это помешает тебе как журналисту в дальнейшем. Я же уверен, что прошлое, называемое историей — поливариантная штука. Оно зависит не от самого факта, а от его толкования. Я имею в виду — физическое прошлое, прошедшее раз и навсегда, связанное причинно-следственными связями с настоящим, может оказаться не таким, как мы думаем. Мы ведь что? Мы находимся как раз в том моменте, который связывает прошлое с будущим, и только этот момент и видим. Только его и ощущаем. Будущее — оно есть в нашем сознании, как совокупность представлений о прошлом, накопленных ощущений и эмоций, а также некоторого объема полученных теоретических и эмпирических знаний. Мы можем его лишь угадать или просчитать с некоторой долей вероятности. Ну, или с нашей условной вероятностью, в том смысле, что есть вещи безусловные, типа физической смерти. В общем, субъективные у нас представления о будущем. Но они такие же субъективные и о прошлом. Вот скажи, где оно — прошлое? В твоей голове — только твое прошлое, а в моей — только мое. Есть еще, конечно, свет звезд, который идет до нас миллионы лет, но для света — что миллион, что миг — одна фигня, я думаю. Вот и получается, что и прошлое — субъективно. Получается, что сидим мы с тобой в данной точке на прямой, а под каким углом, и откуда эта прямая идет, и в каком направлении — хрен его знает. Да и нет у нее никаких направлений. Хотя, может, это луч…

И Вован крепко задумался

Я должен был удивиться его философствованиям, но в тот момент, в силу эпичности момента, в принципе не мог удивляться. В какой-то момент мне захотелось спросить про угол, но я промолчал.

— Короче, — продолжил Вован, — тот факт, что мы здесь сидим и допиваем водку, а завтра собираемся кому-то люлей выписать, вовсе не обязательно был обусловлен какой-то там победой «русичей», кстати, весьма спорной. Наш ученый друг что-то долго вещал про то, что есть разные описания событий. Да и сами торчковцы как-то не уверены, что здесь было на самом деле.

Сверхновая в его глазах разгоралась все сильнее.

— В народе помнят, кто кому и когда люлей дал, когда бы это ни произошло. Подробности могут меняться, а вот кто и кому — всегда остается неизменным, даже если кто и не признается на официальном уровне. Все равно каждый реально помнит, что он либо дал, либо получил. А эти, — он кивнул в сторону лагеря торчковцев, — ведут себя как-то неуверенно. То есть, говорят: кто-то когда-то кому-то дал. Но кто и кому — не помнят или не хотят помнить. Так что прав наш очкастый друг — дело здесь темное, братвой никак не расписанное. В общем, надо этот момент прояснить. Может оказаться, что нас просто в темную разводят... В общем, че бы там Веня нам не втирал, разборы по-новому чинить будем. Это и будет наша военно-историческая реконструкция.

Мысль Вована мне очень даже понравилась. «За победу!», — мы заговорщицки посмотрели друг другу в глаза. Потом, вдохнув посвежевший вечерний воздух осмотрели наш спящий лагерь.

Товарищи еще не знали, какая радость ждет их поутру.

                   Утро накануне
       «Кино»: «Доброе утро, последний герой»

Примерно в семь утра Вован начал поднимать ближайших соратников. Просыпаясь, я не чувствовал ни сомнений, ни тревоги. Ровно в десять мы должны были сойтись под стенами Торчка.

Утро было не только значительным, но и прохладным — начинал накрапывать дождик. Поэтому народ начал обряжаться в доспехи, то есть фуфайки и ушанки. И скоро появилось ощущение, что мы находимся где-то на лесоповале. Мы не брились уже три дня. Лица хмуро, сосредоточенно и сурово выглядывали из-под уголовных ушанок. Обреченность и недовольство я читал в некоторых из них, раздумья — в других. Но во всех было ожидание.

— Братва! — раздался голос Вована. — Вчера тут говорили, что мы правы. А по раскладу получается, что должны слить. Я вчера долго думал, советовался с Вованом, — кивок в мою сторону, — и мы решили, что это совсем неправильно. Тем более, что, как выясняется, нас тупо разводят. Короче, есть авторитетное научное мнение.

И он вытолкнул вперед себя Старопшенова.

Иные минуты преображают людей. Сейчас передо мною стоял не шут, алкоголик и раздолбай Димка Старопшенов. Нет, это был борец за правду — E pursimuove!

Старопшенов начал, важно и несколько надменно:

— Наши оппоненты, по сценарию которых мы проводим данное мероприятие, утверждают следующее. В начале четырнадцатого века ополчение русичей под городом Торчком впервые нанесло поражение соединению так называемых татаро-монголов. Однако они не принимают, — тут Старопшенов строго поднял вверх указательный палец, — других точек зрения на данное событие. А ведь многие из вас вчера уже поняли, что с так называемым игом не все просто.

Тут он грустно, даже скорбно задумался:

— Было оно, не было… Но в четырнадцатом веке уже существовала плотная конгломерация так называемых русичей и так называемых татар. Я особо заостряю внимание на «так называемых». Ибо никто не может понастоящему сказать на тот момент, кто тогда был кем. На самом же деле, как я и говорил, имел место имущественный конфликт, попросту терка по поводу денег и территории, который и перерос в вооруженное столкновение — разборку. С одной стороны — был боярин с прозвищем Облажай, с другой — татарский вельможа Забудай. А с третьей — жители Торчка по предводительством некоего Дрона, у которого была своя дружина — шайка. В результате битвы, как утверждают одни источники, Аблажай с Забудаем потерпели поражение. Но другие исследователи считают, что на толковище под стенами Торчка сторонам удалось договориться о долях, после чего Аблажай и Забудай вместе с Дроном ограбили Торчок.

Он сделал эффектную паузу и закончил:

— А есть и точка зрения, к которой склоняюсь я. Звиздюлей получили все. Облажай, Забудай, Дрон, точковцы — в общем, все. В связи с этим, полагаю, что проведение военно-исторической реконструкции по предложенному оппонентами сценарию является некорректным.

Старопшенова отодвинул Вован.

— Короче, братва! Слива не будет. Они еще этого не знают. Прав будет тот, кто прав, а значит — это, по любому, будем мы. Разборы пойдут по понятиям: кто даст заднего — не пацан, хоть с нашей стороны, хоть с другой. Братву лишний раз не калечить, но стоять, когда надо стоять, и бежать, когда надо бежать.

И тут Вован уже совсем другим тоном обратился к тем же самым людям:

— Я знаю точно, что мы стали братьями. Братва, может, и правильное слово, но не совсем точное. По крайней мере, не сегодня. Нас посчитали за балласт — Бог им судья. Драться нужно не за обиду. Я еще не знаю, как мы справимся, но справиться мы должны. По трем причинам. Во-первых, правда за нами. Мы дали друг другу слово стоять — во-вторых. И в-третьих: сегодня у нас кончится жратва и водка… Короче, — резюмировал Вован, — боюсь, что люлей получат все, в том числе и я. Но тому, кто победит, достанется все.

Начинался дождь.

                    Под стенами Торчка
          «Кино»: «Я объявляю свой дом безъядерной зоной»

На земляном валу уже собралось «войско русичей». Оно блестело доспехами в редких, еле пробивающихся из-под облаков, лучах и отчаянно зевало похмельными мордами. Внизу нервно расхаживал Веня, гремя княжеской броней, за ним семенил Сергей в кольчуге.

При появлении темно-серой колонны, выплывшей из-за леска под предводительством Равиля (Вован, Старопшенов и я шли позади), русичи поначалу опешили. Потом донеся первый робкий смешок, а затем дружина загоготала во все горло. Когда мы подошли к позиции, смех пошел нервной дробью и стих. Русичи смотрели, как их сегодняшние соперники организованно, и, главное, безмолвно и сурово, даже обреченно, выходили и строились в каре. Теперь нас можно было рассмотреть во всех подробностях. Перед тяжело вооруженными, представшими во всей броневой красе военными реконструкторами стояли сто мужиков, одетых в зековские телогрейки и ушанки. В руках мужики сжимали железные палки. И у всех были злые глаза.

— Это что за..! — вдруг взорвался Веня. Матерился он впервые.

— Тихо, — выступил из-за строя Вован, — где косяк, покажи?

— Я имел в виду, э-э-э, вашу амуницию. Что-то она не похожа на татаро-монгольскую.

— Что собрали. Братва вот помогла… Татаро-монгольская… Да и времени сколько прошло, не все уцелело… — спокойно произнес Вован.

— Татаро-монголы, — вылез вперед со своим указующим перстом Старопшенов, — использовали любые доступные средства.

— А у вас вон сколько всяких блестящих штук, — выступил из строя Мишаня. — А у нас — только это, — и показал Вене лом.

Веня нервно дернулся.

— Ну… Мы же условились насчет порядка проведения реконструкции? — уже не совсем уверенно поинтересовался он. Вован посмотрел в глаза Вени и медленно кивнул.

— Был такой базар, — признал Вован факт разговора.

— Я имею в виду — все пройдет так, как мы договаривались? — с возрастающей тревогой переспросил Веня.

Вовану явно не хотелось врать, но ситуацию спас я.

— За исключением, может быть, некоторых нюансов. Совершенно незначительных, — сказал я, глядя прямо и честно Вене в глаза. И тот их отвел.

— Ладно. Начинайте атаку, — он показал холмик, где насторожились «русичи», — по звуку рога.

— Чего? — переспросил Равиль.

— Когда труба протрубит, — машинально перевел Старопшнов.

— Ну и сволочь же ты. Одно слово — журналист, — с долей уважения, но как-то недоверчиво произнес Вован.

И он обратился к притихшим телогреечникам:

— Ну что, братва! Сейчас начнется.

Дождь перестал накрапывать. Он теперь падал крупными, пока редкими каплями.

                   Битва! Битва!
                 ДДТ: «Родина»

Веня, поднимаясь в гору, потрясал мечом, русичи затянули победный клич. Наши товарищи стояли, молча сжимая в руках монтировки. Вован из-под козырька смотрел вверх. Равиль завязал уши на подбородке. Падающая вода стекала за шиворот.

К этому времени Веня поднялся, и вперед выступил молодец со странной смесью горна, зурны и коровьего рога. Некоторое время он примеривался к этому приспособлению и, наконец, дунул. Раздался странный звук. «Русичи» напряглись. Не зная, что делать, мы ничего не стали делать.

— Че-то я не понял, — задумчиво протянул Вован, — это что было?

— Это был звук рога, — как-то неуверенно сказал Старпошенов.

Сверху раздался крик Вени:

— Наступайте! Мы трубили в рог!

— Мы так не согласны! Трубите нормально, — мрачно ответил ему Равиль.

Молодец снова примерился к небывалой трубе, но не получилось даже того диковинного звука. К трубачу подбежал взбешенный Веня, вырвал аутентичный рог, и окрестности огласил мерзостный звук. Так, я думаю, должен был утробно кричать раненый мамонт-астматик, которому повредили трахею. Крупные капли, падавшие с неба, участили свои удары о нас.

— Вперед, братва! — заорал Вован.

И, потрясая монтировкой, в атаку кинулся Равиль. За ним несмело затрусили бойцы. И вся тактика со стратегией пошла по боку. Строй смешался. Когда мы достигли верхней точки, нас встретила сомкнувшаяся стена. Раздался лязг и вполне ясный звук шлепков — как будто кто-то выбивает ковры. Потом кто-то заехал мне по пальцам, и я выронил свою монтировку, поскользнулся на набухшей от дождя кочке и позорно выбыл.

Все наше фуфаечное войско под смех и улюлюканье «русичей» летело вниз. Наверху оставались только я, Вован, который метелил каких-то мечников, Старопшенов, искавший очки, Равиль, рвущийся к Вене, и Мишаня, норовивший отобрать у противника красивый меч.

Потом Вована треснули по голове, Старопшенов нашел очки, я — свою монтировку, Равиля сбросили вниз, а Мишаню впятером отцепили от меча. Мы спускались под обидные смешки.

У подножия холма понуро стояли наши товарищи. Кто-то бросил монтировки и начал рассупонивать телогрейку, другие сидели под раскидистыми ивами, спасаясь от дождя. Вслед за нами с горки спустился и Веня в сопровождении нескольких бойцов. С издевательской ухмылкой он обратился к Вовану:

— Ну, что? Порядок проведения военно-исторической реконструкции выдерживается. — И, повернувшись ко мне: — И, в общем-то, без нюансов.

Единственное что скрасило мне впечатление от этого визита, так это громадный бланш под глазом одного из «мастеров меча».

— Даем вам пятнадцать минут оклематься, и начинайте снова, — бросил Веня.

Я повернулся к Вовану, Равиль повернулся к Вовану. Мы все повер  нулись к Вовану.

— Чего-то я не понял, — протянул тот. — Равиль, неси рюкзак.

                    Битва! Битва! (Продолжение)
                            ДДТ: «Белая река»

Пока Равиль ходил, Вован обратился к «татарам».

— Короче, братва, — мы не стадо. Мы, конечно, животные, но мы не стадо. Мы же вчера полный расклад сделали, и теперь че? Если мы сейчас получим люлей, то я один пойду и замочу всех этих чугунных обанашек... Одно хорошо: не жарко, — закончил он.

Действительно, сверху уже текли тоненькие ручейки. Но «хорошо» в этом было только одно — если нам под этими струями плохо, то что говорить об одетых в кольчуги русичах?

Тут вернулся Равиль с рюкзаком.

— Пацаны, — сказал очень серьезно Вован, — это НЗ. Больше ничего нет.

И начал доставать из рюкзака бутылки с водкой и передавать по рядам. Водка пошла по рукам и телам. Скоро наши манипуляции заметили сверху.

— Не поможет, — услышал я издевательский голос Вени.

— Это мы посмотрим, — прошептал я и отхлебнул. Водка достигла правильной точки, по телу прошла волна тепла, круговорот внутри закрутился быстрее, быстрее заработали мысли. Стали меньше болеть ушибы. Меня окружали решительные лица воинов, к которым неожиданно, но своевременно пришло подкрепление.

В этот момент из рядов так называемых русичей снова раздался характерный звук.

— Братва! — в который раз обратился к нам Вован. — Дальше деваться некуда.

Шел дождь, капли которого начали сливаться в струи, вода застилала глаза. И мы пошли — пошли против воды, против страха. А потом побежали. Мы скользили по траве, кто-то падал, но мы бежали... И без испуга, даже радостно врезались в толпу врагов.

Разлетелся первый десяток. Кто-то заскулил — кажется, рассечение, другому разбили руку — еще одна потеря. За первым разлетелся второй десяток, затем — третий. Но уже никто не бежал вниз: выбышие пристраивались в тыл нашего строя, чтобы биться в следующей очереди.

Русичи не ожидали такого злого напора. Когда до первых рядов противника добрались шедшие позади Вован и Коляня, войско Вени дрогнуло и прогнулось. Я вспомнил все, чему меня когда-то учили в школе рукопашного боя, и пытался не отстать от Мишани, который, казалось, просто шел сквозь толпу. Им двигала тяга к трофеям.

Вован просто метелил противников по уязвимым местам. На секунду в толпе появилось обескураженное лицо Вени, пытавшегося командовать своими уже запаниковавшими воинами. Что-то орал Вован, наши подбегали со всех сторон, предчувствуя перелом...

Но тут нас просто «взяли умением». Середина войска русичей раздалась, и оттуда выскочили несколько самых крепких парней. С разбегу они тесным строем врезались в нашу команду щитами. Точнее, врезались не просто в нашу команду. На том месте, где начиналась наша команда, в тот момент заканчивался я.

Следующее, что я помню — как внизу Вован снова строил потрепанные части. В строю осталось, от силы, шестьдесят человек, остальные зализывали раны. Реконструкция переросла в настоящее сражение.

— О, Вован к нам вернулся, — я увидел перед собой лицо Вована. — Ничего, — резюмировал он, — нокаута не было.

Сверху, оскальзываясь, гонимый ливнем, спускался Веня во главе со своим войском. Он кричал что-то вроде:

— Так нечестно!

А Вован в ответ:

— Да и пес с ним!

И с той, и с другой стороны в глазах бойцов бушевала уже натуральная ярость. Наши раненые начали выползать из-под деревьев и становиться в строй.

Вован орал:

— Быстрее!

И мы принимали уже ставший привычным порядок. Среди войска неприятеля я заметил нескольких в блакитных шароварах. На их лицах читалось сомнение в том, что они — с нужной стороны и в нужном месте. Я показал Вовану: бьем туда! Тот кивнул. И, не дожидаясь, пока войско русичей подойдет, скомандовал:

— Ломи их, братва!

И мы бросились. Впереди бежал Мишаня, размахивающий свежеотнятым двуручным мечом. Равиль, в струях дождя крутивший пропеллером две арматурины, несся на Веню, который пытался спрятаться в строй. Его борода повисла жидковатой сосулькой. Неестественно расширенные глаза почти не моргали — ему было страшно. Мы врезались в толпу, которая шла добивать нас. Только мы этого не знали. Не хотели знать.

Мишаня вошел в строй, как будто просто его не заметил. Скоро я увидел его обескураженное лицо в тылу. Он разогнался и, разбрызгивая воду и куски доспешного железа, прошел «русичей» насквозь еще раз. В этот момент к врагам подошла основная группа во главе с Вованом. С визгом мимо пролетели обвисшие синие шаровары. За ними пролетели еще одни и плюхнулись в грязь, а потом стали стремительно удаляться по этой грязи. Потом неожиданно смолк Веня.

Но сопротивление продолжалось, и нам доставалось крепко. Однако наша злость — или правда? — были явно сильнее. На наиболее умелого мечника наваливались сразу трое наших. Они хватали его за руки и за ноги, вырывали военно-исторический меч, давили в раскисшую землю. Если до этого русичи представляли собой организованную силу, то теперь наш напор и простейшие приемы, а еще дождь и грязь, эту организацию перемололи. Мы наступали клином, острием которого был Вован. Строй врага, меся глину подкованным сапогами, поначалу перед ним прогибался, а затем стал рассыпаться.

Веня валялся где-то у меня под ногами и не подавал признаков жизни. Его роль пытался взять на себя военный историк Сергей, но получил по шлему железной палкой и с ролью справляться перестал. Старопшенов поддержал товарища и что-то шепнул ему. Сергей растерянно кивнул. Русичи дрогнули. Мы могли бы одним решительным рывком положить конец всей этой дурацкой истории, но выбились из сил…

Наконец, поднялся Веня и скомандовал общий отход.

— Стой, братва! — раздался клич Вована. — Мы их не убивать собираемся. Пора заканчивать. Сейчас предъявим историческим и послушаем, что они нам ответят.

                    Об исторических открытиях
                          «Хасбулат удалой»

Мы снова начали собираться у подножия холма. На поляне образовалась огромная лужа, больше напоминавшая болото. Правда, на вершине холма «русичам» было не легче: поднялся ветер, который уносил тепло и косыми струями хлестал их по бородатым лицам.

Вован удивлено рассматривал стоящих перед ним перебежчиков.

— Это, — говорил один из них, — мы подумали тут, что по отношению к вам Веня и наши поступили нехорошо. В общем, мы решили, что хотим биться за вас.

— А почему именно сейчас? — спросил я.

Вован же ничего не сказал, но так промолчал, что перебежчики отодвинулись. Но он нашел в данной ситуации практическую выгоду.

— Короче, — резюмировал он, — кто с нами — тот в первых рядах.

А с горки снова спускался Веня в сопровождении охраны. В этот раз они скользили по склону холма с опаской. Не дойдя до нас метров десять, Веня принялся орать:

— Вы совсем наплевали на сценарий!

Татарское войско ответило циничными смешками.

— Что будем делать дальше?! — на секунду повисла тишина.

Первым нашелся Старопшенов.

— Сдавайся, супостат, но прежде отдай водку и баб! — проорал он Вене.

Мне показалось, что лидер русичей на секунду всерьез рассмотрел такую возможность. Вероятно, он так бы и поступил, если бы не боялся потерять лицо перед ветеранами военно-исторических баталий.

— Я не могу на это пойти! Не могу, — прокричал он. — Я предлагаю сохранить статус кво!

Равиль недоуменно спросил:

— Какой статус?

— Это, типа, разойдемся, и ничего не было, — пояснил Вован и зашагал в сторону Вени.

Отряд «русичей» колыхнулся назад, но остался стоять. Вован подошел вплотную к Вене и снова воззрился на него своим удавьим взглядом.

— Короче, брателло, — обратился он, — мы предлагаем передать нам для честного дележа запас продуктов и водки, а также принести свои извинения.

— За что это?! — возмутился Веня (с водкой он уже распрощался).

— За обструкцию, которой подверглись некоторые участники, — с прочувствованной обидой в голосе вступил Старопшенов, — а также за искажение исторической правды.

— Какой такой исторической правды? — осведомился Веня.

Старопшенов же решил легализовать исторический переворот.

— Я требую признать, что никакой битвы под Торчком не было, а была мелкая стычка местного значения — это раз. Что не было тут татарского войска и русичей, а имел место спор двух хозяйствующих субъектов. Требую еще признать, что к четырнадцатому веку никакого татарского ига уже не было вообще, в связи с чем данная военно-историческая реконструкция теряет всякий смысл.

Водку и обструкцию Веня еще мог как-то стерпеть, но признать свою историческую неправоту он не мог ни при каких условиях.

Он рявкнул на Сергея:

— У твоего друга все в порядке с головой?!

Сергей сомневался в этом и раньше, но в данный момент признать этот факт не спешил.

— Ну, — начал он, — на самом деле в словах Димы есть некоторое рациональное зерно. Вот и Лев Гумилев…

Рассвирепевший Веня грубо оборвал его:

— По хрен Гумилев!

— Короче, — оборвал Вован дискуссию, — сдаетесь?

Вене очень не хотелось стоять на ветру под дождем. Ему также не хотелось снова получить по голове железной палкой. Не хотелось снова катиться с горы в грязь. Но больше всего ему не хотелось проиграть банде одетых в тюремные телогрейки оборванцев во главе с уголовником в военно-исторической реконструкции, им же, Веней, и затеянной. Проиграть и стать посмешищем для всех коллег, ибо теперь никто уже не сомневался: данная военно-историческая реконструкция войдет во все анналы, и уже оттуда никогда не выйдет… И Веня нашел в себе силы и ответил:

— Нет.

Вован с некоторым уважением посмотрел на него.

— Тогда через пять минут мы поднимемся к вам, — пообещал он.

Я решил, что, пожалуй, пойду с того фланга, где стоят Сергей и его люди. Все-таки они уважают Льва Николаевича Гумилева.

                    Взятие Торчка
            «Ундервуд»: «Это судьба»

Мы поднимались на вал, где нас молча ожидали оставшиеся русичи. Впереди шли перебежчики. Дальше — серо-черная масса так называемых татар. Несмотря на наличие трофейного оружия и на несколько поутихший дождь, никто не снял ни промокшие телогрейки, ни набухшие ушанки, а в руках мы сжимали ставшие уже родными монтировки. Мы шли побеждать.

За десять шагов до противника Вован молча перешел на бег. Своих бывших товарищей, которые старались больше для виду, противник отбил легко, но подошедшая «татарва» воспользовалась возникшей сумятицей и смяла неприятеля. Достаточно было дрогнуть одному из флангов — тому, которым командовал Сергей. Все-таки Гумилев — большая сила.

Вниз прокатился Веня. В стороне от схватки сидел, обхватив голову руками Сергей. У русичей отбирали мечи и прочую военно-историческую дребедень. Наиболее сметливые бросились к вражескому лагерю.

Я вопросительно посмотрел на Вована. Поле боя перекрыл его мощный голос.

— Братва, кончай беспредел! Мы не гопота мелкая! — перекрыл шум брани Вован. — Все сюда!

Татары нехотя собирались вокруг Вована.

Вован обратился к войску:

— Водку в центр круга! Кто заныкает — тот крыса! А теперь верните братве все, — распорядился Вован.

Нехотя татарские воины стали возвращать награбленное. Только Мишаня, который уже был в полном доспехе, не собирался никому ничего возвращать. Но на этого обалдуя мы просто махнули рукой.

Вован выйдя в центр круга, между тем обратился ко всем.

— Я уже сказал, что честной братве, которая честно билась, бояться нечего. Мы разделим, у кого что найдется. Ради чего мы бились? — спросил Вован всех. И сам же ответил: — Ради правды. Мы же знали, что правда — за нас, — татары дружно загудели, — поэтому все и правильно вышло.

— А потому, — продолжал Вован, — ничего, кроме извинений, нам не надо. Короче, вы были не правы, — обратился он к Вене, которого подвели к нему.

Веня был повержен. Борода его была растрепана, лицо — в грязевых разводах. Веня волком смотрел на Старопшенова. Понимал, что теперь научного диспута не будет.

Дождь прекратился. Мы все были мокры и покрыты плотным слоем грязи. Но на одних — победителях — грязь сияла, а на других — побежденных — застыла мерзкой коркой.

— Я требую также, — заявил Старопшенов, — признания исторической неправоты наших противников.

— А если я откажусь? — задрал бороду Веня, надменно и с вызовом глядя на нас.

— Мы отрежем тебе голову, — как-то буднично предупредил его Равиль.

Поддержал его Старопшенов:

— За убеждения придется ответить.

Веня сначала с непониманием, а потом с ужасом смотрел, как Равиль готовит тесак, как Старопшенов выкатывает колоду. Мне показалось, что шутка перестает быть смешной, но Равиль хитро подмигнул. Лишь Старопшенов собирался заставить страдать своего оппонента. Но Веня был уже и так деморализован, убит доводами, теоретическими и практическими.

— Ладно. Я был неправ, простите меня… нас, — выдавил он.

— А теперь признай, что был неправ и как военный историк, — надвинулся на него Старопшенов.

И тому ничего не оставалось делать, как признать свою историческую неправоту.

И так родилось новое знание.

                    На Торчок!
           «Аквариум»: «Я покоряю города!»

Из разбежавшихся облаков выглянули лучи послеполуденного солнца. И тут все почувствовали, как ноют растянутые мышцы, как пульсирует в ушибах кровь, как болят разбитые пальцы и режет залитые потом глаза.

Лучи, словно множество рук египетского бога Ра шарили по Торчку. Шарили, пока не натолкнулись на единственную в городе отреставрированную церковь. А натолкнувшись, отдернулись от блестящего золотом купола.

Двести с лишним мужиков стояли на холме и смотрели на город. Мужики выглядели страшно, безумно. Часть в средневековых доспехах, а другая — в тюремных ватниках. Они жадно всматривались в город, который уже разорили семьсот лет назад, и с тех пор он так и не оправился. Но кто сказал, что нечего найти даже в разоренном городе?

Вован сидел на колоде и взирал на Торчок. За последние трое суток с ним произошла разительная перемена. Из бандюги он превратился… В общем, это можно назвать по-разному: атаман, главарь, батька, пахан. Он стал больше себя самого — так иногда новое качество рождает новых людей, а не наоборот. А потому он не смотрел, он именно всматривался.

— А теперь, братва, посмотрим, что там, в Торчке, хорошего, — приглашающим жестом махнул он рукой. — Но сначала выпьем за победу.

В нас лилась водка русичей, которую мы пили с ними на брудершафт.

Через два часа колонна в телогрейках и ушанках, в сопровождении странных людей в кольчугах и с мечами, достигла границы города. Мы входили в Торчок — в завоеванный нами совместно город. Немногие встреченные обыватели в ужасе шарахались, милицейский экипаж почему-то свернул в сторону.

Так мы достигли центра города и ресторана с надписью «Хенкальная». Там стоял Мусса с братвой. Он было попытался что-то спросить, но понял, что не стоит. Не сейчас и не у этих людей. Они сами могут так спросить, что даже брат его, Шамиль, похититель Вселенной, ответить не сможет.

У здания местной администрации стояли человек десять милиционеров и люди в штатском. Один из них держал мегафон. Раздалось: «Прекратить несанкционированное шествие!»

Мы продолжали двигаться спокойно и торжественно, убежденные, что ничто нам не сможет помешать. Но тут раздался топот, и из соседних улиц появился вызванный из областного центра ОМОН.

Схватка была короткой. Военные историки бросились врассыпную. Только избранные «татары» сопротивлялись до конца, но и они, получив порцию «Черемухи» в глаза, потеряли строй. По одному, молотя дубинками, выдергивали нас и тащили к автобусам...

 

Начальник местной милиции долго рассматривал журналистские документы. Надо сказать, что работники пера, тем более — из «Коммерсанта», тогда еще вызывали опасения властей, и меня вместе со Старопшеновым скоро отпустили. Выпустили и юного спортсмена Мишаню, отобрав и меч, и кольчугу. А вот Вована и Равиля увезли в областной СИЗО.

Уж не помню, как я добрался до Питера — дорога слилась в сплошной кошмар. Без денег, тяжело похмельные, мы ехали со Старопшеновым в общем вагоне.

Когда я, наконец, выспался у себя дома, пережитое приключение показалось мне далеким сном. На следующий день надо было на работу.

 

А Вован…

Я его встретил где-то через год. Совершено случайно. Он сидел на остановке и пил пиво. Он как-то похудел, стерся… Или просто запомнился мне другим тогда. Летом, под Торчком.

В СИЗО он пробыл недолго, а потом его носило невесть где — по всей России, пока не привело снова в Питер. Дела не клеились; он стрельнул у меня «штуку» рублей. Мы выпили по бутылке какого-то лицензионного пойла, криво усмехнулись друг другу, пожали руки и распрощались.

Говорить в Питере нам оказалось не о чем.

Вот, собственно, и все…

                    («Кино»: «Легенда»)

^1. Здесь и далее — «музыкальное сопровождение» событий повести от автора.
^2. Ручная пехотная оборонительная граната.
^3. Блатные (прим. автора).
^4. BMW.
^5. Mitsubishi Pajero.
^6. Ф-1.
^7. Советская песня, повествующая о сражении отряда буденновских войск в ходе Гражданской войны. Автор текста — Николай Кооль (стихотворение написано в 1924 году), музыки — Александр Александров (1928 год).
^8. Из казачьей песни «Ойся, ты ойся».

Иллюстрация: Русский лубок. Мамаево побоище на Куликовом поле в 1380 году, 1868.

 

---

 

Владимир Александров. Родился в 1970 г. Называет себя «кадровым журналистом». Закончил СПбГУ, служил в армии. Почти все 90-е работал руководителем темы преступности в ИД «КоммерсантЪ». Автор материалов об организованной преступности. Принимал участие в создании «Радио Эрмитаж». Руководил Интернет-группой ИД «КоммерсантЪ». Работал в нескольких федеральных и городских изданиях как редактор (среди них газета «Газета» и «Деловой Петербург»).