Десять секунд
Он посмотрел на часы. Восемь. Утро наступило внезапно, отняв его у сладкого сна. Вставать не хотелось. Он потянулся на просторной кровати, пытаясь почувствовать свое тело и место этого тела в жизненном пространстве. Это удалось с трудом… Может, взбодрит кофе? С трудом нащупав под кроватью большие коричневые тапки, Олег кое-как добрел до кухни.
Что за плита? Приходится долго держать нажатой ручку, чтобы огонь загорелся. Опять он не выдержал положенные десять секунд… Терпение. Вот чего ему катастрофически не хватало в жизни. Может, из-за этого и с работы ушел со скандалом. И Лена ушла не просто так. Все придирался к ней, срывал на ней раздражение. Она долго терпела. А потом что-то сломалось. Разлюбила, наверное… И Галка, дочка, заходит редко. Дает знать давняя обида. Год назад он накричал на нее и на зятя, оскорбил их ни за что.
Он выдержал десять секунд. Огонь загорелся. И на плите зашумел старый бабушкин кофейник...
Олег посмотрел в окно на заросли сирени. На изумрудных листьях, которые дочка почему-то называла «грустными сердечками», лежала белая цветочная пена… Может, позвонить Галке? Сказать, что любит, скучает…И что мужа ее обидел напрасно. Или не унижаться? Сами простят и вернутся?
Он не знал, как лучше, и взял газету... События в мире не затмевали его мыслей. Олег налил себе кофе. На листке свежей прессы отрезал кусок колбасы с многообещающим названием «Папа может». Горько усмехнулся. Рука потянулась к мобильнику… Геннадий… Герман… Градов… Дочка.
Каморка Раскольникова
Она шла по узкой питерской улочке и что-то бормотала себе под нос. Вряд ли кто-то догадался бы, что она сочиняет стихи…
В этом городе луж и дождей,
В этом городе спящих вождей
Повстречались с тобой на века.
А Нева глубока, глубока…
Кира любила Сенную площадь. Канал Грибоедова. Места Достоевского. Она проходила мимо дома Сонечки Мармеладовой, заглядывала в каморку Раскольникова…
Сколько прошло лет с того вечера? Двадцать? Чуть больше…Встречи. Разрывы. Раны не заживали, как на собаке. Они ныли долго и настойчиво. Будто напоминали об ошибках, предостерегали от досадных и ненужных повторений.
А эти места Достоевского всегда возвращали ее в тот день… Алик ждал ее у метро. Совсем еще мальчишка. Букет красных роз он неумело прятал за спиной. Кира сразу увидела их. Как символ своей женской победы. Над ним. И над многими другими. Она красивая. Она только что успешно окончила третий курс университета. Будущий филолог. Диплом уже почти в руках. И он тоже. Ее верный Алик…
— А хочешь, я поведу тебя по местам Достоевского? — предложила Кира, привычно взяв из его рук букет.
Он улыбался и, кажется, был согласен на все…
«Каморка его приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру…», — цитировала Кира Достоевского, когда они подходили к Дому на Гражданской, 19. — Сейчас ты, Алька, посмотришь, как жил Родион Раскольников…
Альке эти ступени казались бесконечными. Он так волновался, поднимаясь по ним за Кирой, что несколько раз споткнулся, держась за желтые стены подъезда. Свежий ремонт. Красиво здесь, как в музее… Они поднялись на пятый этаж. Отворили дверь. Доски на полу. Запыленные окна… Все это напоминало Алику чердак бабушкиного дома в деревне. Только не совсем. Из окна сверкал, играл в лучах июньского солнца… купол Исаакиевского собора. Алик даже ахнул от этого величия и посмотрел на Киру. Она стояла в своем коротком желтом платье. Она тоже была в лучах. И лучами были ее длинные волосы. И лучами казались ее худенькие руки…
Алик обнял ее и прижал к себе. Ему стало невыносимо жарко.
— А ты сними свою теплую рубашку, — тихо сказала Кира чуть дрогнувшим голосом… Он послушался… Кира провела рукой по его груди. Она была худой и гладкой. «Совсем еще мальчик», — подумала она и почувствовала невероятную нежность к нему. К его верности и чистоте. Она стала целовать его губы и грудь… Он волновался, дрожал от неловкости и желания.
— Распутница моя… — бормотал Алька.
— Почему? — смеялась она, прижимаясь к нему со всей своей теплотой.
— Потому что я еще никогда…
Она снова засмеялась…
— Как же я ненавижу тебя, — шептал он, — ненавижу и люблю… И ревную, и злюсь, и восхищаюсь. Но ты помни, я всегда буду рядом. Всего добьюсь, если только ты будешь в меня верить. А хочешь, мы повенчаемся в Никольском соборе?
— Да как-то я не думала пока об этом… И ты такой еще мальчик.
— Мы же ровесники!
— Знаю. И все равно мальчик…
Они сели на широкую доску и стали смотреть в окно на собор… Солнце уже садилось.
— А в чем главная мысль романа о Родионе Романовиче, как ты думаешь? — спросил погрустневший Алик.
— Может, в том, что гордость и любовь несовместимы. Любовь в широком смысле. К людям, к Богу, к своей божественной душе… Гордостью мы убиваем в себе любовь…
— Значит, пока в твоем сердце живет любовь… А это не слабость? Не слабость? — Алик в задумчивости стал ходить по каморке Раскольникова…
Спустя несколько лет Кира поняла, что они оба повзрослели, и что она хочет выйти за Алика. Но теперь уже не спешил он. Как пел Игорь Тальков, «несвоевременность — вечная драма, где есть он и она».
Алик обрел уверенность в себе, состоялся в профессии. Многие шли к нему за советом или с какой-то просьбой. Он просил ее верить в него. Она верила. Он добился. Что же было не так?
Однажды он сказал ей:
— Знаешь, я уже, наверное, не воспринимаю тебя, как единственную на свете… И все-таки мы с тобой, наверное, нужны друг другу… Эти слова вселяли в нее надежду. Надежда росла, когда он сжимал ее в объятиях:
— Прости, что я причиняю тебе боль, да разве можно так поступать с такой красотой… — шептал он, лаская ее губы и тело, но никогда не переступая черты. Кира хотела, чтобы он переступил. Хотела, чтобы это был именно он. Но что-то его останавливало…
Иногда, чувствуя его охлаждение, Кира плакала у него на плече. Она хотела вернуть ту каморку на Гражданской улице. Те прогулки по городу. Те розы, на которые он мог потратить всю стипендию. Но ничего уже не было прежним…
Подруга Люда пришла к ней неожиданно, без звонка. Кира сразу почувствовала неосознанную тревогу.
— Можно я пройду? Поговорить очень надо, — сказала Люда. Прошла в комнату. Осмотрелась. Поставил на стол пакет с большими красными яблоками.
— Поговорим, раз надо…
Люда обняла Киру. Они часто обнимались. И говорили друг другу теплые слова. О том, как хорошо, что они есть друг у друга. Что их дружба будет длиться вечно. И ничто-ничто ей не помешает…
Кира любила Люду. И очень скучала, когда та уехала к мужу на Дальний Восток. Школьная дружба всегда помнится. Есть в ней что-то детское, чистое, невозвратимое. Как мама. Первые шаги. Первые слова… Кира часто смотрела на Людины окна в доме напротив, где уже давно не было Люды, и тосковала.
А тут вдруг подруга приехала на пару месяцев. И муж отпустил. И они так хорошо встретились все вместе: Кира, Люда, Алик и другие ребята из их класса…
— Кир, — неуверенно начала Люда, — понимаешь, Алик попросил меня его подстричь… ну, ты же не стрижешь… В общем, у нас все произошло…
Кира молчала, потрясенная услышанным. Потом положила Люде голову на колени и заплакала. Как ребенок, который только что узнал от мамы, что дедушки Мороза на самом деле не существует на свете… Люда, видимо, ожидая совсем другой реакции. Она растерянно гладила ее голову и бормотала:
— Ну что ты, что ты… Хочешь, я с ним расстанусь? Я же не знала, что тебе это все еще так дорого…
И она рассталась. Но не с Аликом, а с мужем Вадимом. Муж отпустил довольно легко — видимо, не считал их брак чем-то значимым. Кира тоже не стала чинить им препятствия. Она знала, что Люде давно нравился Алик. Люда корила Киру за то, что та не смогла в свое время оценить ни его роз, ни его любви.
— Может, я женю на себе Алика, раз у тебя это не получается, — откровенно говорила Люда. И Кира кивала. Она соглашалась с тем, что сама виновата. Сама упустила момент, который мог быть началом настоящего счастья. Недаром опытный в сердечных делах однокурсник Федор говорил Кире: мужчину надо брать, пока он теплый, пока он влюблен…
Ей было невыносимо больно, когда Люда рассказывала об их с Аликом шагах в совместную жизнь. Но Кира слушала — она ведь обещала, что их дружбу с Лидой ничто не разрушит. И раз уж любовь с Аликом не удалось спасти, то, может быть, от дружбы что-то уцелеет?
— Любил ли я тебя? — переспросил Алик, когда Кира решила поставить точку в этой истории, точку, прежде всего, в своем сердце. И пожал плечами: — Не знаю. Может, это было просто уязвленное самолюбие…
Ей почему-то стало легче от этого признания. Наверное, потому, что нечего больше было ждать. Не на что надеяться… И все-таки Алик лукавил. Прошло, но ведь было. И розы, и волнение при виде утопающего в золоте собора. И желание повенчаться, не дожидаясь взрослости…
Алик так и не женился на Люде, вопреки всем ее надеждам. Ее верности. Ее способности оценить… Но они жили вместе. А спустя пять лет он пришел к Люде и признался ей, что наконец-то полюбил по-настоящему. Что Лиза во всем понимает его. Что они — как одна душа…
И теперь уже Люда плакала у Киры на коленях.
— Кирка, я только сейчас поняла, что такое боль другого человека! Раньше я не чувствовала этого… Господи! Как же ты тогда смогла простить меня?..
— Просто гордость и любовь несовместимы, — с горечью ответила Кира.
Она не ощущала в этот момент сладостного чувства мести. Не думала ни о каком вселенском возмездии или бумеранге. Она просто снова испытывала ту прежнюю боль… Только теперь уже через Люду.
Она шла по узкой питерской улочке и что-то бормотала себе под нос. Вряд ли кто-то догадался бы, что она сочиняет стихи…
В этом городе луж и дождей,
В этом городе спящих вождей
Повстречались с тобой на века.
А Нева глубока, глубока…
Снежинка
Ножницы не слушались. Он старался, чтобы края снежинки получались ровными и красивыми. Но бумага не поддавалась его задумке. То ли ножницы затупились, то ли руки почему-то дрожали…
— Папочка! — Вика провела рукой по спине Андрея. — Получается снежинка?
— Еще не совсем, — он чувствовал недовольство собой и от этого — раздражение.
— Ты обещал, что к Новому Году я принесу ее в школу, и она будет самой красивой. Она будет вечной и никогда-никогда не растает…
Андрей отстранил руку дочки. Встал из-за стола и пошел на кухню. Глоток остывшего кофе. Крепкого, сладкого, но прохладного. Будто остывшие ожидания или запоздалая любовь.
Света собиралась в свой медицинский центр. Она была довольна новым местом работы, хотя времени на дом и на себя почти совсем не оставалось. И что ей там так нравится? Смотреть на УЗИ чужие печенки-селезенки? Встречать пациентов-мужчин на улице и вспоминать их не по имени, а по размеру предстательной железы?..
Он слышал голос жены из соседней комнаты. Она что-то говорила-говорила. Про какой-то особый корм для их с Викой рыжего любимца Котямуса, который чистит печень. Про зонтик, который она случайно оставила у Риты. Про совещание, к которому она не успела подготовиться, потому что пришлось допоздна делать с Викой математику…
Андрей часто думал: как было бы хорошо, если бы у женщины где-нибудь сбоку был маленький выключатель. Как у радио. Взял и выключил. Неужели женщины не понимают, что мужчине иногда так важно побыть в тишине? В своем мире, где нет ничего? Вернее, где есть одно великое Ничто? Не понимают. И никогда не поймут.
Скоро Света уйдет. И, если ему повезет, по пути сама забросит Вику в школу. И тогда он наконец-то останется один.
Откуда такая усталость и пустота? Его всегда так грела журналистская работа… Командировки. Новые маршруты. Необычные персонажи для очерков и зарисовок. Захватывающие события для репортажей. Журналистские расследования… Куда делся интерес к делу, к которому он так стремился в юности? Даже человеческие истории уже не вызывали прежнего интереса и волнения, не ощущались как прикосновение к тайне человеческой судьбы… «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, не говори, что потерял время…» Кажется, это Достоевский. Но, в отличие от Федора Михайловича, Андрею больше не хотелось ничего разгадывать. Исписался? Выгорел? Жалеет, что потерял время, так и не разгадав тайны? Зато он все знает про «полосы», «колонки», «подвалы», «верстки», «макеты», «14 кегль» и прочую газетную ерунду…
Андрей услышал раздражающий голос жены и сладкий звук закрывающейся входной двери…
Он заварил себе любимый кофе. Как славно, что у него есть хорошая кофеварка, и любимый напиток получается крепким, ароматным и с пенкой. Особенно приятно, когда чашка из толстостенного фарфора. Прохладный краешек чашки и горячий кофе… Все-таки он немного гурман… Андрей вспомнил, как на даче у одной знакомой вдохновленные стихами Арсения Тарковского поэты обсуждали разные ароматы.
— Знаете, чем пахнет смородиновый лист? — спросила мечтательная Галя. И сама же ответила: — Счастьем…
— А земляника? — спросил бородатый Володя.
— Детством, — уверенно ответила трогательная и худенькая Маша.
— А кофе? — поинтересовался Андрей.
— Кофе… Кофе, — Галя запрокинула голову, потом сама себя обняла за плечи и вздохнула. — Это аромат манящих стран. Ностальгия по несбыточному. Соблазн непрожитых жизней…
Андрей вернулся из воспоминаний о том милом дачном дне в настоящее и задумался. Сколько у него этих непрожитых жизней? Может, потому и нравилось ему писать о людях? Проживать через них то, что он не имел возможность прожить в своей собственной, единственной, быстро тающей, как и у всех, жизни…
Андрей посмотрел на мобильный телефон: полдень. И тут он заметил непрочитанное сообщение. Открыл…
Это была картинка. На темно-синем небе сверкала невероятно красивая и живая… снежинка.
Его дыхание прервалось от нежности к этому нежданному подарку и к той, которая его прислала. Под картинкой он прочитал слова: «Пусть встречи наши когда-нибудь растают, как эта снежинка. Но они навсегда останутся с нами. Ведь “все мимолетное — вечно”…» Он узнал строчку из стихотворения Веры. Точно, она читала его в поезде. В их первую встречу. Он сомневался, что мимолетное может быть вечным, а она настаивала…
Андрей возвращался в Москву из командировки, а она — от тетушки. Путь был дальний. И двое в купе…
Они сразу понравились друг другу. Обмен шутками. Разговор о творчестве и любимых писателях. Бутерброды, распиленные пополам пластиковым ножом. Чай в звенящих подстаканниках. Колеса поезда, которые отстукивали минуты. Ее немного дрожащие пальцы в его руке. И губы, которые доверчиво потянулись к нему…
За окнами поезда мелькали деревенские заснеженные избы. Почти в каждой из них горел свет и проходила своя неповторимая маленькая жизнь. А в темно-синем вечернем небе сверкали то ли снежинки, то ли звездочки… Давно Андрей не был так счастлив. Ему вспомнилась «Звезда полей», а Вера читала свои стихи — о том, что «все мимолетное — вечно…»
Потом они звонили друг другу. Гуляли в Сокольниках. Сидели в уютной кофейне.
— Ведь ничего же не исчезнет, правда? — останавливала она его и умоляюще-вопросительно смотрела в глаза. — Может, наша встреча произошла не сейчас, не месяц назад? И нашей любви уже много веков. Она была в нас изначально. Просто это был вопрос времени…
Андрей обнимал ее. Чувствовал прохладу красных от мороза щек. Девчонка. И зачем она ворвалась в его почти осеннюю жизнь? Что ему делать сейчас с этими «многими веками», и нужно ли ему решать этот «вопрос времени»? Она умная. Талантливая. Мечтательная. Неопытная в любовных делах. Воспользоваться ее юностью? Раскрыть ее? Укрыться ею, как зонтиком, от своих печалей и сомнений? От своей усталости и разочарованности?..
Он не хотел этого. Вернее, хотел, но не решался…
Иногда в маленькой кофейне на окраине города она садилась к нему на колени, обнимала за шею. Его — большого, мудрого и сильного, которого ей так не хватало раньше.
Помню зиму, снег в окошке,
А за окнами — мосты.
Тихой нежности немножко
Оттого, что рядом — ты…
Вера читала ему свои новые стихи, а Андрей думал о том, такой ли он, каким она его видит и чувствует.
Он почему-то улыбался, глядя на снежинку, которая поселилась в его телефоне. Скоро придет уставшая от работы Светка. Она приведет Вику после танцев. Надо разогреть им ужин… И так ли уж все печально? В конце концов, он, Андрей Загорский, неплохой журналист. Ему всего сорок восемь, но на кафедре журналистского мастерства по его книжкам учат студентов. Он знает, что такое «полоса» и «подвал». Ему есть о чем рассказать дочери и чему ее научить.
Неужели он, Андрей, не сумеет снова разжечь в себе интерес к событиям, к человеческим судьбам, к их неповторимому рисунку и неожиданным или вполне закономерным поворотам? Пусть не ради себя, а ради Вики, которая уже сейчас заговаривает с родителями о своем будущем — журналистике…
А еще она ждет, что он выполнит свое обещание.
Андрей посмотрел на падающий за окном снег. Взял лист белой бумаги и уверенно потянулся за ножницами.
Марина Толчельникова. Родилась в Ленинграде. Поэт, прозаик. Член Союза писателей России. Окончила факультет журналистики СПбГУ. Работала в качестве корреспондента в ряде периодических изданий: «Вечерний Петербург», «Вести», «Комсомольская правда» и других. С 2009 г. работает в Доме детского творчества «Юность» Выборгского района Санкт-Петербурга педагогом-организатором и педагогом дополнительного образования. Ведет занятия для школьников, в том числе с ограниченными возможностями здоровья, по программе «Основы журналистики и литературной деятельности». Автор поэтических сборников и одной книги прозы.
