Они спускались по лестнице, когда Александр поздоровался с шедшей навстречу девушкой, улыбнувшейся ему. Она казалась высокой, выше Александра, из-за туфель на тонких шпильках, только начинавших входить в моду. Черное цельнокроеное платье с длинными узкими рукавами с заостренным уголком, петля от которого была надета на средний палец, делало ее еще стройнее.
Калерия одним взглядом оценила все: и платье, и густые рыжие волосы, собранные в пучок, а главное — светло-карие глаза, в которых затаилась печаль, не исчезнувшая даже при улыбке.
— Что это за волоокая Гера, исполненная тайной грусти? — спросила она своего спутника.
— Ира, из нашей группы. Тебе показалась она грустной? Нет, с чего бы это. Она чуть постарше нас, где-то работала перед университетом. Нормальная девчонка.
И, забыв о ней, они заговорили о предстоящем студенческом вечере, капустнике. Близился новый год.
Дня через четыре Калерия увидела Александра, выходящего из аудитории вместе с Ирой. Она подошла и поздоровалась.
— Саш, как насчет «Чаек»? — спросила Калерия. — С сегодняшнего дня в «Балтике» «умирают в гавани». Сбегаем, посмотрим? Через пятнадцать минут начало. Говорят, нестандартный фильм.
— Ира, пойдешь с нами? — обратился Александр к своей спутнице.
— Да, — согласно кивнула та, — конечно. Я тоже много слышала об этом фильме, надо обязательно посмотреть.
Тембр ее голоса был мягким, грудным, но опять-таки Калерии показалось, что в нем звучат минорные ноты, энтузиазма не чувствовалось.
Они вошли в кинозал, когда журнал уже закончился. На экране шли титры с фамилиями костюмеров и гримеров, и тихо звучала грустная мелодия с неожиданными тревожными и пронзительными диссонансами, напоминающими крик чаек.
«Немецкий лагерь для перемещенных лиц. Я думал о своей жене Денизе», — произнес главный герой картины…
После сеанса они вышли, молча, все еще находясь под впечатлением от фильма, только Александр тихонько насвистывал запомнившуюся ему мелодию. Фамилию композитора и актеров им не удалось узнать, так как они опоздали к началу фильма.
— Надо бы еще разок сходить посмотреть, что за актеры, кто композитор, — сказал Александр.
— Нет, — не согласилась с ним Ира. — Очень тяжелый фильм. Ну, я пошла, у меня скоро электричка. Счастливо.
И она заторопилась к Среднему проспекту, к остановке трамвая.
После состоявшегося знакомства они стали частенько встречаться на факультете то втроем, а то и вдвоем. Появились общие интересы, расширился круг знакомых на обоих курсах. Часто ходили вместе в кино, реже — в театр: трудно было с билетами, и если спектакль заканчивался поздно, Ире приходилось убегать пораньше, чтобы успеть на электричку. Калерия предлагала ей переночевать у них дома, но Ира отказывалась, опасаясь, что мама будет волноваться.
Ира мало говорила о себе, о своих родных, но постепенно картина ее семейной жизни стала проясняться. Жили они с мамой и старшим братом, холостяком, в ближнем пригороде Ленинграда, отец пропал без вести во время войны. Старшая сестра и второй брат уже обзавелись семьями и жили отдельно, мама была уже лет пять на пенсии. Вот, пожалуй, и все, что Ира рассказывала о своей семье, где она была самой младшей.
Однажды Калерия увидела Иру в вестибюле, с преподавателем с кафедры пластмасс, невысоким коренастым мужчиной лет тридцати двух, широкоскулым, с черными жесткими волосами. Он улыбался, обнажая крупные ровные зубы, но было в его улыбке что-то недоброе, хищническое. Она стояла перед ним, глядя в пол, чуть согнувшись, как будто хотела стать ниже ростом. В туфлях на шпильке она была выше его на полголовы. Со стороны казалось, что она в чем-то виновата перед ним. Калерия знала этого мужчину: он курировал работу комсомольской организации и часто выступал на заседаниях комитета жестко и требовательно. Когда она подошла и поздоровалась, Ира улыбнулась, как ей показалась, с облегчением.
— Ну, наконец-то, Каля, — сказала она, — я уже подумала, что ты сегодня не приедешь. Минут двадцать назад спустилась встретить тебя, а случайно увидела Бориса Петровича. Ну, пойдем? — Она вопросительно взглянула на Калерию и попрощалась с собеседником.
Тот взглянул на Калерию с нескрываемым неудовольствием, но подруги уже поднимались по лестнице.
— А откуда ты знаешь Бориса? — спросила Калерия.
— О, это давняя история, — ответила Ира нехотя. — Не будем заниматься археологическими раскопками. Сегодня ты меня просто спасла. Спасибо, я в библиотеку.
А Калерия поспешила на кафедру. Дней десять они не виделись. Встретив Александра, она поинтересовалась, куда же делась Ира.
— Да она болеет уже больше недели.
— Что же ты молчал? — возмутилась Калерия. — Поедем ее навестим.
Они зашли в деканат, узнали адрес и поспешили на вокзал. Ира жила на окраине города, в небольшом пригородном поселке с совхозом, куда удобнее всего было добираться на электричке. Несколько одно- и двухэтажных домов стояли неподалеку от платформы, ни на одном из них не было ни названия улицы, ни номера дома. Наконец какая-то женщина показала им двухэтажный деревянный дом довоенной постройки, который они искали. Вошли, позвонили, им открыла полная пожилая женщина, седая с большими голубыми глазами на бледном лице; такие обычно называют мраморными.
— Проходите. Ида! Это к тебе.
Прихожей не было, вошли они прямо в кухню. В дверях стояла Ира, одетая в теплый ручной вязки толстый шерстяной свитер длиной почти до колен, в шерстяные рейтузы и валенки.
— Ой, зачем! — Ира показалась смущенной. — Я через два дня уже выпишусь.
Голос у нее был мягкий, мелодичный, грудной, но иногда в нем прорывались звонкие сопрановые нотки, как будто весенняя капель застучала по подоконнику. Они пили чай с яблочным вареньем, болтали и часа через полтора заторопились домой.
— Выздоравливай скорее!
Дня через четыре на факультете Калерия снова увидела Иру в том же черном платье, красиво облегающем ее стройную фигуру, и с улыбкой пошла ей навстречу.
— Ир! Ты нам так нужна. Будешь вести концерт 23 февраля. Только не болей больше.
Калерии показалось, что Ира вздохнула с облегчением, будто гора с плеч свалилась. Помолчав минутку, она согласно кивнула головой, потом, выдержав паузу, тихо произнесла.
— Я хочу тебя попросить… — снова последовала небольшая пауза. — Ты приезжай к нам, но только одна. Знаешь, когда вы уехали, я весь вечер проплакала…
— Что случилось?!
— Я думала, Каля, что ты никогда больше ко мне не подойдешь!
— С чего бы это? — глаза у Калерии буквально полезли на лоб от удивления.
— У нас такая бедная квартира! — произнесла она, почти трагически.
— Ирка, ты что, совсем дура? — не выдержала Калерия. — Это надо же такое придумать!
— Мама мне то же самое сказала. А я так боялась!
— А почему тебя мама зовет Ида?
— Я же Ираида по паспорту.
— А, — протянула Калерия, — дочь героя! Хороша героиня! Надо же, напридумывала себе страхи.
После этого разговора они сблизились. Ира стала более открытой, иногда даже рассказывала какие-то эпизоды из своей личной жизни. Однажды она ответила на вопрос, откуда она знает Бориса Петровича.
— Когда я поступала в университет первый раз, познакомилась с выпускником с факультета журналистики, он недавно закончил аспирантуру, ему было двадцать семь лет, а мне семнадцать. Он представился: Виктор Англичанин. А я не поняла, что это его фамилия говорю, а вы у нас только учитесь, а живете в Англии? — Она улыбнулась, но глаза оставались грустными. — На филфак я не прошла, не хватило одного балла, срезалась на поэтах Серебряного века, акмеистах и символистах. Откуда я их могла знать? В школе не проходили, дома книг не было, во время войны наш дом разбомбило, а после эвакуации дали вот эту квартирку в бараке. Анатоль, как он называл себя на французский манер, а ля Куракин, уехал, его взяли в «Вечернюю Москву», по блату, конечно. У него тетушка там работала. Мы с ним переписывались, встречались, он часто приезжал в Ленинград, то в командировку, то на праздники, а то на выходные. Позвонит мне на работу, дома-то телефона нет, и я лечу к нему. Где мы с ним только не были, все музеи, театры, выставки, просто бродили по городу. Он говорил, говорил, ну, знал буквально все. Такого интересного человека я больше не встречала.
Она замолчала и, как показалось Калерии, попыталась скрыть от нее навернувшиеся на глазах слезы.
— И что же дальше? И при чем тут Борис Петрович?
— А дальше мне пришла телеграмма, я была дома, сама ее приняла. Открываю: «Толя погиб. Похороны двадцатого. Мама». Он увлекался альпинизмом, поехал с ребятами на Алтай, и там сорвался, страховка не выдержала, летел метров тридцать.
Глаза Иры оставались сухими, только, казалось, почернели, из ореховых превратившись в темно-карие, а у Калерии навернулись слезы, она сердцем почувствовала состояние матери Анатолия, единственного сына у родителей. Ира после небольшой паузы продолжила рассказ.
— На поминках было очень много народа, рядом со мной за столом сидел Борис. Он, оказывается, учился с Анатолием в одной школе, друзья детства. Вот так и познакомились. Потом девять дней, сорок… Он всегда навещал родителей Анатолия в эти дни поминовения, и всегда оказывался рядом со мной. А после сороковин пошел меня провожать. Я согласилась только до электрички. Разве я могла ему показать, где живу. Потом он звонил и звонил мне на работу. Телефона-то у нас нет. Я изредка с ним встречалась, ходила в театр, он провожал меня на вокзал, а дальше я не разрешала. Это его начало злить. Ревнивый страшно! Самолюбивый. Он даже в любви мне объяснился, знаешь как: «А ты никогда не задумывалась, почему я вокруг тебя хожу: из дружбы к Толе или потому, что ты мне нравишься?» Он, наверное, думал, что у меня кто-то есть, даже спрашивал, не замужем ли я.
Она снова замолчала.
— А однажды он узнал адрес и приехал к нам домой. Меня не было. Он долго разговаривал с мамой, а та по простоте душевной все ему рассказала, что после войны пришлось работать в колхозе, чтобы попасть поближе к Ленинграду, перед войной-то нас эвакуировали, дом разбомбило, документы погибли, а ей с четырьмя детьми надо было как-то вернуться поближе к Ленинграду. Старшему брату из-за этого не пришлось учиться, тоже сразу пошел работать. Средний брат после семилетки учился в ПТУ на токаря, работает на заводе. Да еще рассказала, что я не поступила на филфак, а работала учетчицей в этом же колхозе два года. А у Бориса отец профессор, живут на Кировском проспекте, квартира то ли три, то ли четыре комнаты. И после этого он стал меня звать «барышня-крестьянка».
— Фу, какой противный, — Калерия поморщилась.
— Это у него юмор такой. «Барышня-крестьянка, пойдешь за меня замуж?»
— Ну, и как, когда свадьба?
— Какая свадьба! Это всю жизнь выслушивать, что я ему неровня? Нет уж!
Шли годы, Калерия уже работала в НИИ, Иру оставили на кафедре, времени стало поменьше, встречались пореже, но уж если встретились, то…
— Ну, как на западном фронте? — обычно спрашивала Калерия. — Без перемен?
— На западном фронте без перемен, — как обычно, с улыбкой отвечала Ира, но грусть струилась из глубины ее ореховых глаз.
И говорили, говорили, говорили о жизни, любви, Борисе. Однажды Ира позвонила и попросила о срочной встрече.
— Что-нибудь случилось?
— Все потом. Каля, прошу тебя, очень нужно, пожалуйста. Встречаемся наверху у выхода Горьковской.
Выйдя из метро, Калерия удивилась, увидев Иру с букетом чайных роз.
Их было штук семь.
— Так что же случилось?
— Пойдем, по дороге расскажу.
Они пересекли площадь у памятника Горькому, перешли на другую сторону и пошли вверх по Кировскому проспекту.
— Ты, наверное, не знаешь, Бориса направили по обмену на год в Америку, он уже месяцев семь там. А незадолго до отъезда у него умер отец, мать осталась совсем одна. У них в Ленинграде нет никаких родственников. А сегодня у него день рождения. Он просил, чтобы я зашла к его матери, чтобы ей не было так одиноко сегодня.
— О-о-о-о, — понимающе протянула Калерия. — «Барышня-крестьянка» таки решилась отдать руку и сердце? Так иди! Какие проблемы!
От этой шутки Ира внутренне сжалась, казалось, даже стала меньше ростом.
— Я не могу! Я ее не знаю, он нас так и не познакомил, ну, как я приду! Здрасссте! Я Ида». Он меня, как и мама, зовет Идой. Каль, ты зайдешь, вручишь Анне Ивановне цветы, скажешь, что просили передать, а кто, не говори.
Калерия недоуменно пожала плечами.
— Ну, а я-то с какой стати? Представляешь сценку. Здравствуйте, вам просили передать цветы в ознаменование незабываемого и знаменательного дня, когда вы произвели на свет некое создание, которое из-за океана просило любимую девушку поздравить вас и посидеть с вами, дабы вы не почувствовали себя та-а-кой одинокой именно сегодня. Ну, пойдем вместе, в конце концов.
— Нет, я не смогу. Пожалуйста, зайди одна, отдай цветы и все.
Они уже стояли у пятиэтажного дома на углу Кировского проспекта и ул. Рентгена.
Ира с мольбой в глазах протянула ей розы.
— Третий этаж, восемнадцатая квартира налево.
Калерия поднялась на третий этаж, позвонила. Дверь ей открыла полная пожилая женщина с седыми волосами.
— Анна Ивановна! Здравствуйте! Мне поручено поздравить вас с днем рождения Бориса Петровича, пожелать здоровья, чтобы вы не грустили, и вручить эти розы. — Она протянула розы. — Я, естественно, присоединяюсь к поздравлениям.
— Проходите в комнату, Ида, я рада вас видеть. Боря сегодня уже мне звонил. Проходите, проходите.
— Анна Ивановна, я не Ида, я только посыльная, выполняю поручение.
— Все равно проходите. Как Вас зовут?
Калерия представилась. Из прихожей с большим старинным зеркалом в резной оправе они прошли в комнату, вдоль одной из стен которой стояли шкафы с книгами, у окна — дубовый письменный стол, покрытый зеленым сукном и накрытый стеклом, а в центре большой квадратной комнаты на круглом столе, накрытом вишневой бархатной скатертью, стояла хрустальная ваза с гвоздиками и лежал альбом с фотографиями. На стене было несколько портретов: Анна Ивановна с мужем и мальчиком в молодости, большая фотография Бориса, свадебный портрет кого-то из родителей. Они сели за стол. Стулья были старинные дубовые, резные, тяжелые.
— Признавайтесь, это цветы от Иды? — спросила Анна Ивановна, улыбаясь, как показалось Калерии не слишком доброй улыбкой.
— Извините, Анна Ивановна, мне поручено сохранить инкогнито дарительницы, — Калерия улыбнулась в ответ. — Так что молчу, как партизан. Единственное, что могу сказать, что цветы не от меня.
— А вы знакомы с моим сыном?
— Еще бы! Конечно! Он даже предлагал как-то объявить мне выговор за организацию вечера: кому-то померещились идеологические огрехи в капустнике. А Борис Петрович курировал работу комсомольской организации факультета.
— Ну, Вы же понимаете, Каля… Можно я Вас буду называть Калей? «Ля ноблесс оближ», положение обязывает.
— Да я не в претензии, тем более, что выговор так и не объявили, — Каля улыбнулась. — Ну, я пойду, Анна Ивановна.
— Ни в коем случае! Посидите еще, сейчас будем чай пить с пирогами. Боренька очень любит пироги с мясом и с лимоном.
— Анна Ивановна, не обижайтесь, но меня ждут внизу.
— Так вы за ней сходите, приведите, выпьем чаю, посмотрим фотографии.
— Нет, нет, нет, я честное слово, не могу.
— Как-то неумно это все. — Анна Ивановна поморщилась, с плохо скрываемом раздражением. — Вообще не понимаю их отношений, что-то не клеится у них, нет откровенности, что ли, искренности, простоты. Боря, он не очень делится, но чувствую какую-то напряженность. Знаете, сердце матери…
Она немного помолчала и вдруг неожиданно спросила:
— А вы, Каля, замужем?
— Нет, не берет никто, — Калерия отшутилась стандартной фразой.
— Ва-ас?! И куда смотрят мужчины?! Но я вам все-таки покажу несколько Бориных фотографий.
Она открыла альбом и стала перелистывать его. Калерия посидела еще несколько минут и решительно встала.
— Анна, Ивановна, я побегу, меня действительно ждут.
— Ну, как хотите. Жаль, конечно, что не хотите попробовать пироги. Но я Бореньке все расскажу и передам от Вас привет.
Около дома Иры не было. Калерия заглянула за угол, она прохаживалась по улице Рентгена, быстро пошла навстречу.
— Ну, что? Как? Почему так долго?
— От твоей свекрови живой не выберешься, — пошутила Калерия. — Тебя вычислила сразу и все настаивала, чтобы я за тобой сходила. Действительно, глупо как-то получилось, надо было тебе идти самой. Ну, в крайнем случае, со мной. Да ладно, жди реакции Бореньки. Знаешь, Ир, она дико будет тебя к нему ревновать.
Они дошли до метро, попрощались и поехали в разные стороны. К этому времени Ира жила у Черной речки, им дали там двухкомнатную квартиру.
Месяцев через шесть Ира пришла к Калерии домой. Вид у нее был просто убитый.
— Каля, мне просто нужно поговорить. Я на грани. Хоть в Неву. Все кончено.
— Да что с тобой? Проходи. Рюмку коньяка с кофе?
Она достала оставшуюся недопитой после дня рождения бутылку пятизвездчатого армянского коньяка, поставила рюмки, сыр, лимон. Ира села на табурет у кухонного стола и уставилась в одну точку.
— Я даже не знаю, с чего начать.
— Что, опять Боренька нервы треплет или на сей раз его мамочка?
Ира всхлипнула. Слезы, так ей не свойственные, покатились по щекам.
— Ну, поплачь, поплачь, легче станет. Да выпей поскорее, хороший коньяк.
Она маленькими глотками между всхлипами выпила коньяк.
— Он… он просто издевается надо мной. Я без него скучала, он тоже, часто писал, звонил каждую неделю. И даже без обычного этого ерничанья, подтекста. Вернулся, такой ласковый, всерьез сделал предложение, мы даже документы подали… — Она снова всхлипнула. — И вдруг он увидел меня с аспирантом с нашей кафедры. Мы шли вместе в библиотеку главного здания. Что тут началось! Вечером ехидно меня спрашивает: «Так это ему, "мадам-крестьянка" я обязан своими рогами? Или только Анатолию? Молоденьких мальчиков любим?» Я просто онемела, смотрю на него и не знаю, что сказать. — Слезы снова покатились из ее глаз. — Даже школьного друга и то упрекнул! Столько лет прошло, а он ревнует к Толе!!! Я молчу, смотрю ему прямо в глаза. А он продолжает: «Мама была права, надо было жениться на твоей Кале, она ей очень понравилась, не то, что ты».
— Тьфу! — вырвалось у Калерии. — Еще и между нами клин захотелось вбить. Ну, а ты?
— Что я? Что я могла сказать? Выслушала все, молча, встала и ушла. А сегодня заехала в загс и забрала заявление. Столько лет! — снова всхлипнула она. — Столько лет я его ждала!
— Да садист твой Боренька, или просто псих. — Калерия налила еще одну рюмку. — И слава богу! Представь себе свою жизнь: с одной стороны ревнивый психопат, а с другой — маменька, следящая за каждым твоим шагом и словом. Да ты бы через полмесяца повесилась!
Они разговаривали долго, часов до двух ночи, потом легли спать, Ира заснула сразу, а Калерия никак не могла сомкнуть глаз, вспоминая и свою первую любовь, которая еще саднила в ее сердце. «Нет, все мужчины одинаковы!» — подумала она, закрывая глаза.
Через два месяца Ира вышла замуж за доцента своей кафедры, невысокого, немногословного мужчину, который никогда не повышал голос, даже на лекциях не делал замечаний болтающим студенткам. Через год у них родилась дочь — Деля, Аделаида. А перед самым началом перестройки муж скоропостижно умер от обширного инфаркта.
— Роковая ты женщина, Ира, — сказала ей Калерия после поминок, моя посуду. — Ну, и досталось нам с тобой по судьбе!
— Да, роковая! Борис тоже умер три года назад.
— О, а я и не знала. А Анна Ивановна?
— Она умерла лет семь назад. После ее смерти он женился на аспирантке, но детей у них не было.
Светло-карие глаза Иры как бы потухли, даже грусть не светилась в них, а какая-то пустота.
— Не, знаю, как мы теперь будем жить одни. Деле еще четыре года
учиться!
Привычный мир рушился, на руках дочь — студентка филфака, полное безденежье. Немножко спасали гранты: пару раз Ире удалось съездить поработать в Германию и в Америку, а потом на кафедре прошло сокращение, договорных работ не было, ее уволили, и она исчезла. Телефон не отвечал, письма возвращались назад.
Как-то встретив сокурсницу, работавшую на соседней кафедре, Калерия узнала, что Ира уехала в Америку, где устроилась на работу в исследовательский отдел университета и, как поговаривали на кафедре, вышла там замуж, но через две недели должна приехать на месяц: дочь ждет прибавления в семействе.
Раздался звонок домофона.
— Каля, это я, открывай.
Загремел лифт, открылась дверь. Вышла улыбающаяся стройная элегантная женщина в черном костюме, отливающем чуть заметным золотистым люрексом, с короткой стрижкой каштановых подкрашенных волос, в туфлях на высоких каблуках. Они поцеловались.
— Ну, что дорогая, тебя можно поздравить? Говорят, ты замуж вышла.
— Да, — кивнула она. — Мы вместе работаем.
— Русский? Американец? А почему ты не с ним?
— Американец. Так он же работает. Это тебе не в Союзе: хочешь за свой счет месячишко — пожалуйста! Там не так. Отпуск на недельку — и все, да еще рождественские каникулы. Всюду хорошо, где нас нет.
— Ир, давай подождем минут пятнадцать, наша бизнес-леди обещала подойти.
— Кто это?
— Наталья, с твоего курса. Мы в одном институте работаем. А она открыла фирму, хозяйка. Ездит на машине с шофером. Правда, пока без охраны. Шутит, что на нее кто посмотрит, сразу отскочит. Узнала, что ты зайдешь, сказала, что обязательно приедет с тобой встретиться. Может, еще филиал откроет в штатах, а тебя возьмет директором, — последние слова Калерия произнесла с улыбкой.
— Может, лучше сразу тебя президентом, а меня вице-президентом? — поддержала игру Ира.
Энергично, стремительно вошла Наталья, высокая полная женщина с волнистыми волосами, в которых пробивались седые пряди. Она протянула Калерии бутылку Асти Мартини, коробку конфет, торт из мороженого.
— Коньяк не стала покупать, у тебя всегда припасена бутылочка.
Войдя в комнату, она отдала Ире семь крупных разноцветных гербер.
— Ты, по-моему, была любительницей гербер. — Они расцеловались. — Рада тебя видеть. Выглядишь! «Где мои семнадцать лет?!»
Сели за стол, открыли шампанское, выпили «За нас, любимых!», беседа поначалу не клеилась. Ира молчала.
— Ну, рассказывай, не томи, — попросила Наталья. — Когда же мы виделись последний раз? Ох, да на похоронах. Как живешь, трижды вдова Советского Союза?
— А ты? — вопросом на вопрос ответила Ира.
— Что я? Жизнью в общепринятом смысле это назвать трудно. Кручусь, как белка в колесе, работа на работе, работа вечерами, без выходных практически, проблема за проблемой, всем от меня что-то нужно, под постоянным обстрелом со всех сторон. Времени нет совсем. «Ни сна, ни отдыха измученной душе». Одна-одинешенька. Единственная радость — в Мариинку сбегаешь оперу послушать, отвлечься от этих повседневных гадостей. Ну, никакой личной жизни! Но духом не падаю.
Она улыбнулась в конце тирады.
— Все еще любишь его, «одинокая гармонь»? — не удержалась от ехидства Ира, вспомнив, как обычно Наталья отвечала на вопросы о личной жизни, и слегка обидевшись за «трижды вдову». — А я опять вышла замуж!
— Да наслышаны. Молодец ты, Ирка. Есть такой тип женщин, которые не могут жить одни, всегда нужен мужичок рядом. Мужик-то иногда, действительно, нужен: прибить что-нибудь, починить. Не будешь же любовника об этом просить. Мне пока шофер помогает. А про любовь… Знаешь, как в песне. «Ну, что сказать, мой старый друг, мы в этом сами виноваты…»
Допили шампанское, открыли коньяк и разговорились: «А помнишь…?» Незаметно пролетело время. В половине первого Наталья спохватилась.
— Ой, девочки, мне пора. Кот, наверное, голодный. Ир, еще увидимся. Позвони, приезжайте ко мне. Счастливая ты, Ирка, молодой бабушкой будешь не то что мы с Калей. Тошка не торопится осчастливить ее внуками, ну, а я… — она безнадежно махнула рукой.
Вызвали такси, и Наталья ушла так же стремительно, как и вошла. Ира осталась ночевать. Они не стали мыть посуду, а просидели, разговаривая, почти до трех часов ночи. Ира удивилась какой-то раздвоенности в Наталье: с одной стороны — энергичная деловая женщина, а с другой — минорные ноты неудавшейся жизни.
— Чему ты удивляешься? — ответила ей Калерия. — Первая любовь, вспыхнула как факел, у него быстро прогорела, а она все ждала, всех с ним сравнивала, оказалась в вакууме. Ну, поклонников, конечно, был рой, но серьезного-то никого не было, так, для флирта, а уж на всю жизнь… Захотела родить ребенка — мальчик родился мертвым. Нет, мужчины боятся таких женщин. Видят одну маску феминизма, а что под ней скрыта тонкая нежно чувствующая душа, — так это же надо внимательно приглядеться, заглянуть в душу. А многих душа сейчас интересует? Вот и комплексует порой, но не часто. Она самодостаточна. А сегодня увидела тебя и, наверное, всколыхнулось былое, юность вспомнила.
Они помолчали. Ира вздохнула с какой-то обреченностью:
— Это я-то счастливая?! Ты даже не представляешь, сколько у меня проблем. Деля здесь, я в Штатах, она туда переезжать не хочет. Родит, а я ей даже помочь не смогу, через месяц нужно уезжать. Муж дома один, сердечник. Мне пришлось уволиться с работы, кто для меня будет держать место? В наши-то годы! Не работать — сесть на социалку, значит, сюда больше не приедешь, а здесь дочь и внучка будет. Врачи говорят, что девочка. А я и понянчить Анюту не смогу.
— В честь прабабушки решила назвать внучку? Молодец! Анна — хорошее русское имя, и уменьшительных масса. А то у вас все Иды: Ираида, Аделаида.
— Моя прабабка по материнской линии была Идой, вот и меня так хотели назвать, но отец воспротивился: ему не нравилось, говорил, что имя происходит от идола. Вот тогда и появилась Ираида. А муж меня тоже зовет Идой. Судьба! Может, и не вернусь сюда больше, так и похоронят на чужой стороне… Пойдем спать. У меня глаза просто закрываются.
Они легли. Ира заснула, как только голова коснулась подушки, а Калерия долго лежала с открытыми глазами, заново переживая все перипетии своей вдовьей жизни и, в общем-то, безрадостной жизни подруг…
Месяц спустя она приехала проводить Иру в аэропорт. За несколько минут до посадки на вишневом форде с серебристым отливом подъехала Наталья. Дели не было: ее Анюта что-то затемпературила. «Видно, почувствовала разлуку с бабушкой», — попыталась утешить Иру Калерия.
Они постояли, помолчали на дорожку, по русскому обычаю трижды поцеловались, и Ира прошла через таможенный контроль, помахав им рукой уже с той стороны границы. Она улыбнулась на прощанье, но глаза были потухшими.
Потом Наталья заторопилась на работу. А Калерия вышла на улицу и почти час простояла, глядя, как взлетают и садятся самолеты. В одном из них улетела Ира — как оказалось, навсегда.
Они изредка переписывались, иногда Ира звонила.
Четыре года спустя Калерии позвонила рыдающая Деля и сказала, что мама умерла от обширного инфаркта.
— Жаль! — прокомментировала это печальное известие Наталья. — Надо будет позвонить Деле. Заезжай, помянем.
Иллюстрация: Картина художника Марка Спейна
Татьяна Лестева. Прозаик, поэт, публицист. Окончила ЛГУ. Кандидат химических наук. Главный редактор журнала «На русских просторах», член редколлегии журнала «Аврора». Член Союза писателей России, Союза журналистов Санкт-Петербурга и Ленинградской области, Союза Российских писателей. Лауреат премии А. М. Жемчужникова, дипломант Международной Горьковской премии и Гоголевской премии. Печаталась в следующих изданиях: «Аврора», «Невский альманах», «Литературная учеба», «Российская Федерация сегодня», «Творчество» (Германия), «Литературная Россия», «Литературная газета», «День литературы», «Санкт-Петербургские ведомости» и др. Автор свыше пятидесяти статей и тринадцати книг стихов, прозы и литературной критики. Статья о ее творчестве включена в «Литературный Санкт-Петербург ХХ век. Энциклопедический словарь в 3-х томах».
