Выпускница литературного клуба «Дерзание». Лауреат всероссийской премии «Молодой Петербург». Удостоена звания «Звезда Дворца» (среди учащихся Городского дворца творчества юных, достигших наибольших успехов). Автор двух изданных книг.

Амир

В день, когда ушла Шаломит, утро было туманным и на редкость прохладным. Это был выходной, суббота.

Амир проснулся от холода. Сначала он понял, что во сне скинул одеяло, и теперь оно лежит на полу. Наклонившись и щурясь со сна, мужчина поднял его, натянул до подбородка, и пошарил рукой по кровати рядом с собой. Кровать была пустой. Жены не было.

Сначала он подумал, что она просто вышла в туалет. Амир посмотрел на часы: ровно семь утра. Он так привык вставать в это время, ни секундой позже, что будильник уже был не нужен ему.

Мужчина встал и быстро оделся. Одежда, как всегда, аккуратно выглаженная и свежая, висела на стуле около кровати. Потом он застелил постель и вышел из комнаты.

Шаломит дома не было. Амир несколько раз обошел все комнаты и громко позвал ее, чтобы удостовериться в этом. И это была первая странность.

Мужчина странности не любил. Система его жизни, его личный график, распорядок его дня, был настолько точен, что в нем не было места случайностям и странностям. «Может, она вышла в магазин?» – растерянно подумал он, и тут же рассмеялся вслух от нелепости этого предположения. Жена не могла уйти в магазин рано утром. Она, как и он, всегда делала все заранее. На покупку всего необходимого было отведено отдельное время в их семейном графике. У них в доме, чем Амир всегда гордился, никогда и ничего не заканчивалось неожиданно. Где же она?

Привычка была сильнее неприятного и несколько чужеродного волнения, которое вдруг начало волной подниматься в груди, поэтому Амир, как обычно, сначала сделал зарядку, почистил зубы, принял душ и побрился. Стоя под струями теплой воды, он раздражался. Шаломит слишком безответственна. Через два часа, одетые и позавтракавшие, ровно в девять часов и ноль минут они должны стоять у выхода, чтобы идти в парк. Но жены не было. Нужно ей позвонить. Совершенно непонятно, куда она могла уйти в такую рань? Как она не разбудила его? Мужчина знал, что обычно он спит очень чутко. Он постарался вспомнить вчерашний вечер до мельчайших подробностей. Он, сидя за столом, составлял таблицу статей их семейных доходов и расходов, а она расчесывали длинные темные волосы, стоя у зеркала. Потом они легли и немного поговорили о планах на завтра. Амир поцеловал жену в щеку, пожелал ей спокойной ночи, и отвернулся к стене. Куда же она ушла? Странно. Очень странно.

Уже в комнате, набирая номер телефона жены, Амир посмотрел на их семейную фотографию, стоящую на тумбочке. На фотографии они стояли, обнявшись – молодые, счастливые лица. Смеющиеся и сощуренные от солнца карие глаза Шаломит, чуть надутые в притворной обиде губы, вьющиеся волосы, разметанные от ветра. Мужчина почувствовал неожиданный прилив нежности. Он женат на Шаломит уже десять лет, и это – счастливые годы. Амир подумал, что ему сейчас очень хочется обнять и поцеловать жену. Скорее бы она возвращалась. Они чудесно проведут время в парке.

«Абонент отключен или находится вне доступа сети…» – ровно и четко произнес вежливый женский голос. Амир растерянно посмотрел на трубку и стоял, бессмысленно уставившись на нее, пока тот же голос отчетливо повторял фразу по-английски. Потом мужчина уронил трубку на стол, словно обжегшись, словно она превратилась в готовую ужалить его змею. Он почувствовал, как сердце его сжалось в тугой пульсирующий комок. В последний раз Амир испытывал такое волнение, когда не мог разобраться сна первый взгляд простыми графиками функций, когда дискриминант оказывался бесконечной дробью, когда задача по геометрии, уже почти решенная, вдруг заходила в тупик!

Шаломит никогда не отключала телефон. Никогда. Она никогда не забывала его зарядить.

Амир поплелся на кухню, мельком бросив взгляд на настенные часы. Полвосьмого утра. Через полтора часа они должны были выйти.

Кухня, как обычно, была безукоризненно чиста. На плите стояли кастрюли, на которых были наклеены листочки с надписями: «суп», «макароны по-флотски», «курица». На пустом столе одиноко возвышался чайник, вымытый так, что Амир мог разглядеть в его глади свое отражение. Шторы были плотно задернуты, и завтрак не стоял на столе. Когда мужчина подошел ближе, он увидел, что вместогренок с вареньем и геркулесовой каши возле чайника белеет одинокая записка. Он развернул ее. Перед глазами замелькали строчки, написанные аккуратным и по-детски округлым почерком Шаломит.

Амир ожидал увидеть что-то вроде: «Дорогой, мне позвонила мама, и мне пришлось срочно уехать. Не стала тебя будить. Вернусь к обеду». Или, во всяком случае, какое-то правильное, логическое объяснение происшедшего. Поэтому он не сразу понял, что в действительности там написано. Амир перечитал записку несколько раз, пока смысл не достиг его сознания.

Мужчина аккуратно положил записку обратно на стол и, шатаясь, словно пьяный, вышел из комнаты. Комната расплывалась перед его взглядом. Амир представил, как Шаломит долго лежала в кровати с открытыми глазами, ожидая, пока он уснет, потом тихо встала… Он представлял, как она проворно и ловко, словно кошка, собралась, надела пальто и кремовый бархатный берет, который он сам ей подарил, как она тихо достала приготовленный заранее кожаный чемоданчик, и вышла на улицу. Мужчина явственно увидел, как она мелкими глотками пьет кофе и, наклонившись, пишет записку о том, что она уходит навсегда. Потом по старой привычке моет за собой чашечку, вытирает досуха и ставит обратно. Оглянулась ли Шаломит на него, спящего, перед тем, как покинуть квартиру? Ждал ли ее там таксист, чтобы помочь с вещами и увезти в неизвестность?Наверняка ждал. А это значит, что она подготовилась заранее… И вчера, когда они договаривались, что пойдут в парк, когда он, Амир, целовал Шаломит на ночь, она уже знала, что в парк они не пойдут, потому что на следующее утро ее уже не будет в квартире.

Мужчина застонал, как от невыносимой боли, и медленно опустился в кресло, обхватив голову руками. Несколько мгновений он сидел, глядя в безукоризненно белый потолок. Потом решительно встал и выпрямился. Нужно было сосредоточиться. Амир представил, что уход Шаломит – всего лишь очередная задача, которую предстоит решить, и ему сразу стало легче. Мужчина начал рассуждать. Что бы он сделал перед тем, как приступить к решению сложной задачи? Прежде всего…

Прежде всего, нужно было плотно позавтракать. Завтрак был приготовлен быстро, съеден так же быстро и энергично. На столе перед Амиром лежали листы чистой бумаги, и стояла чашка с дымящимся кофе. Глубоко вздохнув, мужчина взял ручку и начал писать.

Он составил таблицу причин, по которым Шаломит могла бы покинуть его. Составил график внешних факторов, которые могли бы побудить ее сделать это. Перенес все в процентное соотношение. Амир испытывал наслаждение, погружаясь в привычную для него стихию чисел и чертежей. Он уже не волновался. Точные науки помогали ему всегда – не подведут и на этот раз.

Мужчина благоговел перед совершенством систем. Он был абсолютно уверен, что, если жить по твердому распорядку, если составлять списки, таблицы и графики, если всегда иметь с собой часы и распределять жизнь поминутно, то эта самая жизнь станет такой же безупречной, как геометрическая фигура. Он был уверен, что точные науки и безукоризненное следование законам системы помогли бы миру избежать всех войн, всех болезней, всех проблем, и Амир изумлялся, что другие не понимают этого.

«Два минуса дают плюс, но два плюса никогда не дадут минут», – думал мужчина, глядя на результаты расчетов. На гладком белом листе, исписанном крупным нервным почерком, явственно читалось одно – Шаломит не могла уйти. Ни за что. Ни при каких обстоятельствах.

На столе стояла третья допитая чашка кофе, часы показывали 8.30, когда Амир вышел из дома. В его руках был листок с адресом школьной подруги. Другой бы давно потерял адрес, но только не он, привыкший к совершенной упорядоченной системе. Рут – так звали подругу. Не то в восьмом, не то в девятом классе она была влюблена в Амира, и, как ни странно, с Шаломит они оставались дружны. Рут. Она должна была знать, где Шаломит. Отчего-то Амир был уверен в этом.

По дороге он вспоминал, как сошелся с Шаломит. Ему тогда было двадцать девять, ей – всего восемнадцать, и она была именно такой, какой полагается быть восемнадцатилетней девушке, почти девочке: беспечной, кокетливо-надменной, и неизменно уверенной в собственной привлекательности. Пожалуй, привлекательной она была тоже – скорее хорошенькой, чем красивой, но, улыбаясь, становилась настоящей красавицей. Ему же было двадцать девять, он уже немалого достиг в своей жизни, и теперь был твердо намерен жениться, уверенный в том, что сумеет обеспечить себя с женой. Шаломит и Рут – две подруги-одноклассницы. Они начали общаться с Амиром, когда случайно оказались на одном факультете в университете.

Он выбрал Шаломит, а может, это она его выбрала. Они поженились через год. Амир был настойчив, а Шаломит – совсем не прочь «сходить замуж». У них был образцовый союз. Друзья всегда изумлялись, что в доме Амира и Шаломит всегда чисто, тихо и спокойно, никто никогда не повышает голос. Они всегда изумлялись правильному, красивому, налаженному быту, и Амир гордился этим. Потом все друзья как-то незаметно исчезли. Куда? Раньше мужчина не задумывался об этом. Может, бизнес затянул его с головой, и времени совсем не оставалось. Возможно, он, Амир, не слишком красиво обошелся с некоторыми друзьями, даже обманул их кое в чем. Неважно. У них с Шаломит была правильная жизнь, жизнь по законам точных наук, жизнь, отлаженная системой и совершенная в своей завершенности, как египетская пирамида. Ничто не могло быть лучше такой жизни, и Амир был счастлив.

Но теперь что-то произошло. Амир ускорил шаг. Что-то случилось с Шаломит, раз она ушла. Может, жена больна. Может, у нее поднялась температура, и сейчас она бродит по улицам Иерусалима, потерянная и напуганная. Эта мысль ужаснула Амира. Бедняжка Шаломит! Лишь бы она вернулась, лишь бы только с ней все было хорошо. Он заварит чай с ромашкой, укроет ее пледом, и она быстро поправится, если и впрямь больна. И все будет по-прежнему. Красивая, отлаженная жизнь. Только бы все было хорошо! Рут – лучшая подруга Шаломит. Она наверняка знает. Нужно идти быстрее.

Рут жила на улице Гилель в центре города. Остановившись напротив старомодного каменного дома цвета песчаника, Амир поднял голову и посмотрел на балкончик с чугунными витыми перилами, уставленный горшками с цветами. Казалось, что цветет сам дом. Мужчина поймал себя на странной мысли, что он не видел Рут уже много лет. Жена общалась с ней, встречаясь в кафе и в парке, но сам Амир всегда находил благоприятный предлог, чтобы не встречаться с Рут. Не то что бы она была ему неприятна, но он всегда смущался и злился при виде подруги жены. Он некомфортно чувствовал себя рядом с ней, и начинал нервничать, а Амир всегда терпеть не мог все, что выводило его из душевного равновесия. С Шаломит все было иначе. С ней было хорошо. Спокойно. Особенно через несколько лет совместной жизни, когда из взбалмошной девчонки она превратилась в уравновешенную и милую молодую женщину.

Но теперь с ней, с этой Рут, нужно было встретиться, и при мысли об этом мужчина морщился, как от зубной боли. Что, в конце концов, он ей скажет? «Привет, помнишь меня?» Едва ли она помнила. В последний раз они виделись, кажется, на свадьбе Амира и Шаломит. Она была подружкой невесты.

Но выхода не было. Перед тем, как позвонить, Амир взглянул на часы. Ровно девять часов и ноль минут. В это время они с Шаломит уже должны были выйти на улицу, чтобы совершить приятную прогулку по утреннему Иерусалиму. Мужчина беззвучно застонал, и с решимостью человека, бросающегося в воду с обрыва, нажал на звонок. Он тут же пожалел о том, что сделал, но продолжил стоять, уставившись в дверь. Почти сразу за ней раздались торопливые и легкие шаги.

– Кто там? – произнес нежный женский голос, от которого у Амира свело скулы.

– Это Амир, муж Шаломит, – выдавил мужчина, натягивая на лицо приветливую улыбку. Рут была задачей, которую он не мог решить, и это беспокоило его.

За дверью раздался удивленно-восторженный возглас, и она распахнулась. На пороге стояла Рут. Сначала Амир увидел ярко-красные туфли на высоких каблуках и стройные длинные ноги, потом до неприличия короткую юбку, оголенный загорелый живот и серьгу в пупке. Потом, неохотно подняв взгляд, Амир взглянул Рут в лицо. Она почти не изменилась за эти десять лет. Большие серые глаза, пушистые ресницы, пухлые, ярко накрашенные губы, родинка у уголка рта. Она подстриглась, и теперь пышные каштановые кудри едва касались плеч, оголяя стройную шею. Еще в школе одноклассницы не любили Рут за красоту и вызывающее поведение. Только с Шаломит она была дружна. Но Шаломит всегда была на редкость непосредственна.

В своей обычной манере Рут, радостно взвизгнув, повисла у мужчины на шее. Он замер, чувствуя запах приторно-сладких духов. Увидев безучастность Амира, молодая женщина чуть обиженно отстранилась и посмотрела мужчине в лицо. Он даже не сделал попытки ответить на ее объятия.

– Что-то случилось?

Он вяло мотнул головой, избегая смотреть в ее широко расставленные красивые и удивленные глаза. На Амира вдруг навалилась страшная усталость, и это тоже было странно. Он почти никогда не уставал, а сегодня и вовсе уставать было не из-за чего. В конце концов, он только прошелся пешком до улицы Гилель. Мужчина хотел спросить, не знает ли Рут, где Шаломит, но вместо этого вдруг пробормотал:

– Бэ квадрат минус четыре ас.

Она ошеломленно взмахнула длинными пушистыми ресницами.

– Амир, что это? Ты болен?

– Формула дискриминанта. Мы в восьмом классе учили, помнишь?

– О, о чем мы вообще говорим! – нетерпеливо воскликнула она. – Заходи, сейчас все расскажешь! Почему ты не заходил ко мне раньше? Ведь мы живем совсем близко! Кофе будешь? У меня есть пирожные…

В доме Рут было совсем не так аккуратно, чем у них с Шаломит. Но, тем не менее, Амир послушно выпил четвертую чашку кофе после трех чашек дома. Он машинально надкусил пирожное, и от сладкого его затошнило.

– Рут, послушай, – сказал мужчина, обрывая болтовню женщины. – Шаломит пропала.

Он сказал это и вздрогнул, вдруг осознав, что только что сам признался себе в том, что жена именно пропала. Не ушла куда-то, не уехала. Пропала. Это было страшно, противоестественно. Амир чувствовал себя так, словно задача, решаемая по привычным формулам, неожиданно не поддалась. Словно в ней обнаружилось второе дно. Это не соответствовало системе. Странно. Страшно. Неправильно.

– Просто пропала. Сегодня я проснулся, и ее не было рядом. Она не отвечает на звонки. Она ничего мне не сказала. Просто исчезла.

– Вы поссорились?

– Нет. Нет. Она просто исчезла.

Амир хотел сказать про записку, которую он нашел на столе – и не смог. Словно что-то мешало ему это сделать. Ему было стыдно и страшно. Записку не могла оставить Шаломит. Она не могла покинуть его навсегда – так хладнокровно и быстро, не тратя время на объяснения. Амир вспомнил их единственную ссору. Тогда она впервые вышла из себя. Кричала, что он бесчувственный как камень, что он не способен испытывать обычные человеческие эмоции. Что у него глаза, как у рыбы – пустые, холодные.

Рут молчала, глядя на него. Амир сказал:

– Вы же подруги. Я думал, что ты знаешь, где она.

Он вдруг рассердился на самого себя – что он делает здесь, в этом доме, в компании женщины, которую он не видел десять лет? Что он делает здесь, когда нужно искать Шаломит? Мужчина резко отодвинул от себя чашку с кофе, чуть не расплескав ее.

– Нет, я не знаю, где она, – растерянно произнесла Рут. – Я в последний раз видела ее две недели назад, и Шаломит ничего мне не сказала. Ты не волнуйся – она ушла только сегодня утром, и, наверное, скоро вернется.

– Извини, я, наверное, пойду. Мне нужно обзвонить всех, кто может знать, где Шаломит. До встречи, Рут, – сказал Амир. Он встал из-за стола, и размашистым шагом вышел из квартиры, на ходу застегивая пальто.

– Амир! – крикнула она ему вслед, но мужчина не обернулся. Он не мог ее видеть. Он недоумевал, зачем вообще пришел сюда. Да и откуда Рут могла знать, где сейчас Шаломит? Он, Амир – он же не сумасшедший. Так зачем он пришел сюда?

Мужчина вдруг вспомнил, как они втроем – он, Шаломит и Рут, будучи еще первокурсниками, пришли на берег моря вечером – то было, когда они ездили в Рамат-Ган, потому что в Иерусалиме моря нет. Тогда он смотрел, как Рут с разбегу прыгнула в воду, подняв тучу брызг, а Шаломит стояла по щиколотку в прохладной воде, не решаясь последовать примеру подруги, и только со смехом звала: «Рут, Рути! Меня подожди! Рути!» А Амир сидел на песке позади и смотрел, как кудряшки Шаломит, выбившиеся из узла на затылке, теребит ветер, и в его голове звонким эхом отзывался голос девушки: «Рут! Рут! Рути!»

Часы показывали без пяти десять, когда Амир твердым шагом вошел в квартиру. Когда он вступил в темную прихожую, то отчего-то был твердо уверен в том, что Шаломит встретит его. Мужчина слишком привык к этому и втайне надеялся на то, что жена уже дома. Он почти видел, как она плавно и ловко передвигается по кухне, из которой тянет ароматами. Поэтому Амир ощутил боль и разочарование, когда понял, что в доме темно и в квартире он по-прежнему один.

На столе, привычно сложенные аккуратной стопкой, лежали бумаги с расчетами и чертежами. Мужчина взглянул на них с нежностью – наверное, и на саму Шаломит он никогда так не смотрел. Его начинало физически ломать при одной лишь мысли о том, что система нарушена. В парк они так и не пошли. Шаломит не было дома. Он, Амир, опустошенный и растерянный, находился один в опустевшей квартире и не знал, где жена, что с ней. Казалось бы – в записке все было ясно и четко. Шаломит никто не похищал, ей не грозила неведомая опасность, она не заболела и не сошла с ума. Просто ушла, просто уехала. Возможно, к другому мужчине. Возможно, села в поезд или в самолет, может быть, поймала такси. Ее не было. Шкафы, комоды и тумбочки наполовину опустели, но было видно, что Шаломит торопилась и взяла с собой все только самое необходимое. Однако она не забыла свою любимую синюю чашку с изображением Тель-Авива – чашку, из которой она, сидя за столом с мужем, пила иногда кофе, но чаще – чай. Шаломит не любила кофе. Зато она любила маленькую вышитую подушечку, на которую всегда облокачивалась, сидя в кресле, и которую тоже забрала с собой.

Амир вдруг понял, что он вспоминает о жене в прошедшем времени, словно ее уже нет с ним, нет, и никогда не будет. Словно она просто тихо исчезла из его жизни. Понял – и ужаснулся.

Он метался по квартире, словно раненый зверь, и каждый раз зажмуривался, натыкаясь взглядом на пустоту, которую должна была заполнять какая-нибудь привычная вещица – часть самой Шаломит, неотъемлемая часть, которую жена забрала с собой. Система была нарушена, совершенный узор – исковеркан, и с этим ничего нельзя было сделать. Это было нерешаемое уравнение со всеми неизвестными – уравнение, которое Амир не мог решить. И это сводило его с ума.

С Шаломит всегда было хорошо. Спокойно. В первые годы совместной жизни они даже планировали ребенка. Жена ходила беременная и счастливая три месяца, пока не случился выкидыш. «Хорошо, что недолго носила», – в утешение сказал тогда Амир. «Ничего, еще родишь – какие твои годы», – в утешение сказали тогда многочисленные родственники. Это было больше восьми лет назад, но больше детей Шаломит не родила. Амиру показалось, что, когда жену выписали из больницы, ее глаза стали старше. Может быть, это было просто наваждение.

Амир не знал, хотела ли Шаломит детей. После того случая он не заговаривал с ней о возможности новой беременности. Сначала – опасаясь неосторожным словом сделать больно, потом – просто привык. И она, кажется, тоже привыкла. Им было хорошо. Они были счастливы. «В конце концов, – рассуждал Амир через полгода, – может, оно и к лучшему, что Шаломит не смогла выносить ребенка. Он наверняка разрушил бы все своим появлением на свет». Мужчина помнил, какими становились их с женой общие знакомые после родов – неряшливыми, растерянными, какими-то уставшими от жизни, с покрасневшими от недосыпа глазами. Мужчина не хотел, чтобы его жена стала такой.

«Амир, ты не замечал, что в последнее время мы совсем не разговариваем?» – как-то спросила его Шаломит. Это было началом их первой и, пожалуй, единственной ссоры за все время совместной жизни; во всяком случае, других мужчина припомнить не мог. Но тогда он был увлечен решением какой-то особенно заковыристой задачки, и, склонившись над ней, не заподозрил и тени раздражения, то есть надвигающейся бури, в голосе жены. «Что значит – не разговариваем, дорогая? – рассеянно переспросил он. – Кажется, мы разговариваем все время. И ходим куда-нибудь вдвоем очень часто. Ты, кстати, не забыла, что завтра мы идем в театр?»

Но она проигнорировала его вопрос. Что было дальше, Амир вспоминать не хотел. Но в театр на следующий день они так и не пошли. А слова, которые выкрикивала Шаломит ему в лицо, запомнились очень хорошо. Это было ужасно. Несправедливо. Он никогда не был таким – ни бесчувственной рыбиной, ни бессердечным роботом, ни ходячим калькулятором, ни, тем более, монстром без души и сердца. Они потом долго пытались делать вид, что никакой ссоры не было и, в конце концов, сами поверили в это. Амир списал все на то, что Шаломит была уставшей и раздраженной в тот день, да и какая семейная жизнь без ссор? «Давай все забудем – мы же никогда не ссоримся. У нас замечательная семейная жизнь», – сказал он ей тогда.«У нас ее вообще нет», – ответила ему жена.

Они часто и много путешествовали, видели много интересного, обсуждали, фотографировали, создавали семейные альбомы и с гордостью показывали их друзьям. Везде – Шаломит. Шаломит на фоне Эйфелевой башни, Шаломит в Третьяковской галерее, Шаломит, улыбающаяся сфинксу, Шаломит, румяная, неловко стоящая на лыжах, на горнолыжном курорте Швейцарии. Эти фотографии отражали всю их жизнь – правильную, красивую, налаженную. И разве могла жена сбежать от такой жизни?! К тому же вот так, под покровом ночи, никому ничего не сказав?! А может быть… Может, она даже подсыпала ему, Амиру, какое-нибудь сильное снотворное, и именно поэтому он не проснулся, пока она собиралась! Он вдруг увидел, что на столе по-прежнему лежит та самая записка, написанная округлым детским почерком Шаломит. Он вдруг с яростью начал рвать ее. Порвав на мелкие клочки и выбросив в мусорное ведро, успокоился, и, словно бы окончательно обессилев. Амир сидел так несколько минут, неподвижно глядя в потолок. Часы безжалостно сообщали, что прошло уже полчаса с тех пор, как он вошел в квартиру. Бессмысленно, бездарно растраченные полчаса жизни. Сейчас они должны были вернуться из кино. Прежний Амир сейчас бы решительно встал, обругав себя за бездействие, и начал бы обзванивать всех родственников, а также больницы и даже морги. Амир новый даже не пошевелился, оставшись сидеть на стуле так безучастно, словно никогда не был человеком математики.

Зазвонил телефон. Несколько секунд он слушал, словно размышляя, брать трубку или не стоит. В конце концов он подумал, что это может быть Шаломит, схватил телефон, с надеждой взглянул на высветившейся номер, и тут же потух. Звонила мама. Он ответил ей, бодрым голосом рассказал, что Шаломит пошла в кафе встретиться с подружкой, потом зайдет купить продукты, и скоро вернется. Собственный голос казался невообразимо чужим и далеким. Мама жила далеко, в Бат-Яме. Он привычно спросил о ее делах и здоровье, выполняя долг хорошего сына, пообещал с женой приехать повидаться, как только он освободиться, потому что «очень много дел». Амир расспросил о родственниках. Когда он слушал веселую болтовню матери, ему вдруг невыносимо захотелось рассказать ей все, а потом приехать, обнять ее и услышать, как в детстве: «Не волнуйся, сынок, я все улажу». Но эта мысль была мгновенно и презрительно отметена. Она давно уже не та всемогущая мама-защитница, да и он, по правде говоря, не маленький беспомощный сын. Они взрослые люди и живут в разных городах. Поэтому Амир быстро распрощался и осторожно положил трубку на рычаг.

Он снова склонился над расчетами. Пошел на кухню и сделал себе бутерброд. Голова пылала, а руки тряслись. С ним никогда раньше не было ничего подобного. Только через несколько секунд Амир осознал, что телефон продолжает разрываться от звонков. Он тупо посмотрел на номера, которые поочередно высвечивались на экране. Тетя, дядя, двоюродный брат Барух, сестра Йохэвед… Мужчина не мог сейчас ответить. Что-то странное происходило с ним. Систему необходимо было восстановить… Починить, исправить! Что, если… Вдруг мысль, острая, как лезвие ножа, вонзилась в его голову. Что, если Шаломит – его Шаломит – никуда не уходила? Что, если ее похитили? Заставили написать записку, и… А пока он сидит здесь, в доме, занимаясь расчетами, с ней может что-то случиться! Надо бежать в полицию, и немедленно. Как же он, Амир, не подумал об этом раньше? Бежать в полицию, и срочно. Как жаль, что он порвал и выбросил записку – возможно, Шаломит заставили ее написать, возможно, это важная улика. Впрочем… Тогда бы полицейские не поверили Амиру. Решили бы, что Шаломит просто ушла. Они не стали бы расследовать это дело.

Телефон продолжал непрерывно звонить. Назойливый громкий звук словно ввинчивался в мозг, раздражая и сбивая с мысли. Мужчина нажал на кнопку, выключая телефон и избавляясь от источника шума. Стало тихо. В душном воздухе повисла почти физически ощутимая, пыльная звенящая тишина.

Через пять минут Амир уже знал адрес ближайшего полицейского участка. Еще через пять минут выбежал на улицу. Часы показывали двенадцать часов, когда он быстрым шагом вошел в дверь. Амира трясло. Наверное, первый раз за много лет. Он не мог представить себе, как говорить о Шаломит в темное и безжизненное окошко, которое должно было принять заявление.

– Поймите же, – вежливо, подавляя зевок, втолковывал полицейский в форме. – Мы не можем принять у вас заявление. Нет никаких доказательств того, что ваша жена действительно была похищена. Ведь она пропала только сегодня утром, верно? Сейчас без пяти час. Прошло всего каких-то там несколько часов!

И все-таки он сумел взять себя в руки, и они приняли у него заявление. Амир описывал Шаломит такой, какой он ее запомнил со вчерашнего вечера. Длинные и волнистые темные волосы, большие карие глаза, родинка у уголка рта. Стройная… Хорошо сложена… Она вставала перед его внутренним взором, словно живая. Словно она находилась здесь, в этом безликом бюрократическом кабинете, перед ним.

Амир не видел, что, едва за ним закрылась дверь, полицейский скомкал заявление и бросил в мусорную корзину. И трудно было его, полицейского, в этом винить. В конце концов, сейчас полубезумный вид Амира совсем не внушал доверия, а то, что жена ушла… Так полиция и не должна разбираться с внутрисемейными делами. Трупа нет, ограбления нет, состава преступления тоже нет. Зато у полицейского есть трое детей дома, и проблемы со старшим сыном, бездельником и растяпой, который учится в седьмом классе.

На улице тучи сгущались. Собирался дождь, и это было странно, потому что дожди, и вообще такая плохая погода – редкость для весны в Иерусалиме. Люди торопились по домам. Только несколько ребятишек с надеждой смотрели в небо, радуясь скорому дождю, ведь он для них – почти в диковинку.

– Шаломит, Шаломит! – звонко окликнул один из малышей кудрявую румяную девочку, очевидно, сестру. – Пойдем домой, надо одеться потеплее, а то мама заругается!

– Да ну! –капризно  откликнулась малышка. – Еще минутку!

Амир вздрогнул и посмотрел на девочку почти со священным ужасом. Шаломит! Ее зовут Шаломит! Неужто это… Знамение, или что-то в этом роде? У нее кудрявые волосы, румяные щеки, прелестная улыбка, а мальчик… Мужчина вздрогнул. Неужели это они – Шаломит и Амир в далеком детстве? Где он, в прошлом? Это противоречило всем известным Амиру законам физики. Неестественно… Невозможно! Он бросился бежать. Мелкие капли дождя попадали в лицо, но Амир бежал и бежал, пока не остановился напротив собственного дома. Он увидел впереди женскую фигурку, укутанную в плащ. Шаломит, ну конечно, это Шаломит! Она вернулась! Амир бросился к девушке, называя ее по имени, рывком притянул к себе, чтобы обнять и никогда больше не отпускать. Но на него смотрели насмерть перепуганные чужие глаза на незнакомом лице. Это была не Шаломит. Его одурачили длинные темные локоны, такие знакомые и родные, знакомая походка. Но это была не Шаломит.

– Слеха, – пробормотал он, отступая на шаг. – Слехабевокаша, йалда… Слеха.Ани…

Он не договорил, а девушка, бросив на него испуганный взгляд, скрылась. В Иерусалиме мгновенно потемнело, как это всегда бывало перед дождем. Он стоял на мостовой посреди опустевшей улицы и не мог двинуться с места. Амир отчетливо видел, что в одном из окон их с Шаломит квартиры горел свет. И в то же время он был уверен в том, что ему только кажется. И это было страшно. Паника прокатилась по телу и замерла где-то у ног. Амир никогда так не боялся. Даже в армии, во время боевых действий, когда над головой свистели пули. Никогда.

Он отчетливо видел, как Шаломит стоит на мосту, и ветер треплет ее распущенные волосы. Как давно она не носила волосы распущенными! Вот она перегибается через край, чуть приоткрыв губы – наверное, ветер мешает дышать… Она перегибается через край и падает, падает, безучастно, словно сломанная кукла, и вода смыкается над головой…. Амир застонал, обхватив собственную голову руками. Нет, конечно, нет, ерунда. Такого не могло быть, и в расчеты это не входило. Что же с ним происходит? Почему рациональное мышление не помогает избавиться от этого ужасного чувства, что Шаломит идет ко дну, глядя на далекий свет над водой, и ее взгляд гаснет? Амир чувствовал себя обманутым. Преданным.  Ему казалось, что самый близкий друг оказался вовсе не другом. Где же Шаломит? Где она? Почему он только глядит на знакомый родной дом, но не может войти туда? Что мешает ему сделать это?

– Господи, помоги мне! – вырвался у Амира нелепый возглас. «Мама, наверное, звонит мне сейчас… Волнуется», – это была последняя мысль мужчины перед тем, как хлынул дождь. Животворящая вода с яростный силой принялась заливать дороги и переулки святого города, превращая бело-золотистый камень в темную, почти кровавого цвета груду, а небо… Оно было таким огромный, далеким, чужим и безжалостным. Оно словно бы надсмехалось над Амиром. Он впервые понял, что в мире существуют не только точные науки. Есть куда более великие и грозные силы – силы, против которых сам Амир – лишь бабочка, наколотая на булавку. И он, и Шаломит, и все остальные.

Часы пробили три часа дня, но стало темно, словно это была глубокая ночь.

А дождьвсе усиливался. Он стучал по каменной мостовой, по крышам, по машинам, оставленным на обочине. Слишком сильно. Дождь – это вода. А вода смывает все следы. Полиция не найдет Шаломит. Она потеряна для него навсегда.

И тут Амир закричал.

На улице никого не было, святой город сотрясался от грома и ливня, омывающего, очищающего, сбрасывающего с себя всех, кто отныне был ему неугоден, как Господь однажды бросил в небытие отныне неугодного Ему царя Шаула, а крик все длился и длился, переходя в горькие рыдания, и никак не мог остановиться.

Но его заглушил шум дождя.